Уроки агенту розыска
Шрифт:
Он вздохнул, отложил гармонь за мешки. Костя же протолкался сквозь толпу, обошел торговку, зычно предлагающую котлеты из конины и остановился изумленный. Прошлой зимой он с матерью привозил дрова на Мытный двор. Вот здесь ехали на дровнях вдоль улицы. Тогда лежали черные от паровозной копоти сугробы, дымились трубы домов, деревья стояли в снежных платках. Катались ребята с горок, жители везли на санках ведра с водой.
Сейчас вдоль улиц лишь черные печи, голые стены, куски железной кровли, битый кирпич. Одну из печей на другой стороне площади разламывали какие-то странные люди. На одном бархатный пиджак, у другого на голове
— Куда тебе, эй? — послышался женский голос.
Из-за спины вывернула девчонка лет четырнадцати-пятнадцати. Черные волосы прилипли на лбу, лицо как у пожилой женщины, одутловатое, смурое. Встала напротив, уставилась не мигая, как хотела еще что-то спросить или же собиралась просить подаяние.
— Знаю я, куда мне.
Осторожно подкинул мешок на плече и двинулся вдоль пустынной улицы. Ветер швырнул ему в лицо щепоть горячей красной пыли и от этого ожога, впервые с той минуты как покинул родной дом, тревога охватила его:
«Как-то жить будешь здесь, Костюха?».
2
Отец Кости погиб в мировую войну. По рассказам, дошедшим до Фандеково, будто бы в бою погнал он артиллерийского битюга в укрытие, поскольку ездовым служил. Только поскользнулся или подвернулся неловко — ударил его ошалевший от взрывов конь кованым копытом по виску. Будто бы и не охнул отец…
Если отца свела со света лошадь, то Николая, старшего брата Кости — волки. Случилось это уже в начале зимы семнадцатого года. Отступая из Риги от немца, остановились солдаты в имении графа Аракчеева. Подтопить печи понадобилось и поехал Николай с однополчанином в лес на порубки. А тут волки рядом взвыли, а может даже и собаки одичавшие. Бояться надобности не было — с ружьем — а Николай — он и в Фандеково-то храбрым не был — пустился бежать. Да зацепился за пень что ли, упал и глазом на острый сук.
Об этом узнали лишь в восемнадцатом году. По весне пришел в дом мужчина, житель какой-то далекой ихнего уезда деревни. Еще с порога, с любопытством осмотрев избу, спросил:
— Ты это мать Пахомова Николая?
— Я, — ответила мать и вцепилась в край стола, онемела.
— Ну так не жди сына, — по-петушиному выкрикнул мужчина и как палкой стукнул мать по голове. С помощью Кости привел ее в чувство, стал извиняться, что надо бы осторожно как-то дать понять. Осталось в памяти сказанное: «Подбежал другой солдат, а он как на казачьей пике».
Теперь вот и Костя ушел из Фандеково. Той же дорогой, что и отец уходил на войну и брат — мимо бань, мимо бугров вдоль реки, где в сенокос мужики пьют водку, галдят и поют грустные песни, мимо мельницы Семенова. Стоит мельница, у бочага, густо заросла высокими розовыми цветами и крапивой. На бревнах, осевшая за многие годы, как пыль, почерневшая мука. Тянутся к берегу деревянные лотки — все время по ним бегут зеленые от травы потоки. За мельницей — дом-пятистенок, с коньком на трубе, с высоким забором. Вчера вечером стоял у этого забора с Марьей — дочерью мельника. Теребила в руке платок, смотрела в сторону обидчиво.
— Покидаешь, значит, — сказала,
А покинул деревню он потому, что тесная стала для него изба с низким потолком, с тусклыми окошками; в ней всегда сумрак, тяжелый воздух. Мать хоть и плакала, а не противилась решению сына.
— Может тебе лучшая доля достанется, не как отцу с братом…
Одела его «как полагается»: сапоги из кожи, брюки из синего трико, темно-синий пиджак, картуз как у зажиточного мужика. У околицы, перед тем как распрощаться, порадовалась:
— Слава богу, не стыдно будет за тебя перед людьми. Кланяйся Александре…
Александра была подруга матери, жила когда-то в Фандекове. И замуж они вышли за сельских мужиков, да чуть ли не в один день. Разошлись только пути их мужей сразу же после свадьбы. Пантелей — отец Кости остался в селе, хлебопашеством занялся, Тихон же, муж Александры Ивановны, переехал в город и поступил на службу в сыскное отделение. Года три служил, а потом застрелили его грабители.
…Жила Александра Ивановна на другом конце города, за рекой. Костя шел мимо сгоревших в белогвардейский мятеж зданий, мимо магазинов, захламленных и опустелых, мимо бараков, в которых ютились погорельцы, через площади, через трамвайные рельсы, мерцающие на солнце, как тающий воск. Остановился он лишь возле собора, окруженного высокими и толстыми стенами. По сторонам от широких каменных ступеней подымались белые колонны. В голубом небе плыли в облаках позолоченные кресты. В черных глазницах колокольни, стоявшей поодаль, метались колокола. Звон катился над городом гулкий, быстрый и тревожный.
У колонн толпились люди, похожие на тех, что видел Костя возле вокзала — больше пожилые мужчины и женщины, в костюмах, хоть и поношенных, но из дорогого материала, шляпах и шляпках, с тростями и зонтиками в руках. Крестились, о чем-то переговаривались негромко, оглядывая настороженно друг друга. Сновали в толпе ободранные замурзанные мальчишки. Один из них на глазах у всех полез в карман к тщедушной старушонке. Та ахнула и с усилием подняла суковатую палку. Мальчишка нахально захохотал, насвистывая, отправился через улицу на бульвар.
— Обнаглело ворье, — проговорил злорадно мужчина в парусиновом картузе, — ну и власти. Скоро нагишом будем ходить по улицам, поживем. Раз мощи князя Федора с детьми тронули, то ли еще будет.
Его сосед с родимыми пятнами на обеих щеках, прямой, в шляпе, насунутой глубоко на виски, напрягая жилистую шею, заговорил быстро:
— Вчера ехал в вагоне. Гляжу, а с Катаичевской церкви крест сдирают. Вышел — так в груди и защемило. Ведь я в этой церкви венчался со своей женой-покойницей. А им, этим комсомольцам, что до этого. Ухватились за канат, как репинские бурлаки и поют еще:
Эх, дубинушка, ухнем…
Сломали крест. Верите ли — с одной дамой обморок. А какая-то женщина одну из этих девиц по физиономии хлоп, хлоп, хлоп… И домой не являйся, кричит. Хорошо бы так и других поучили…
— Хорошо бы, — проговорил в парусиновом картузе, оглядываясь по сторонам. На него шикнули и он замолк, лишь взмахнул рукой. А тут вдруг толпа, неведомо, по чьему знаку, повалила с тихим гулом в собор. Зашаркали подошвы, застукали дробно палки. Костя тоже захотел подняться по ступеням, да вспомнил, что забот у него и без того полно.