Урусут
Шрифт:
– В двадцать два тридцать.
– Тогда собирайся быстрее – не успеем ведь!
– Ветка прямая. Долетим, как ветер. А что это ты так подобрела? – удивился он. – Грозилась – «как решит отец!», а тут вдруг…
– Храпит твой отец, – расстроено произнесла мама. – Это во-первых. А во-вторых, я ходила к дедушке, и он сказал, что в семье вырос маленький гений, и всем нам необходимо слушаться тебя во всем и всегда.
– Гений? – криво усмехнулся Олег. – Балбес стоеросовый, как принято говорить в 1982-м году! Я умываться.
– Давай-давай.
Привычно подержав голову под струей ледяной воды и быстро вытерев волосы почти
– Это ты такой салат приготовил?
Он кивнул.
– До чего же вкусно! Почему ты раньше не демонстрировал свои кулинарные таланты?
– А я… Это… Только-только книгу рецептов прочитал.
– Объеденье. Держи, – протянула она сыну две купюры по пятьдесят рублей. – Я считала, и двадцать пять хватит, но Александр Андреевич накричал на меня, и сказал, чтоб я не жадничала. Не жадничаю. Еще он очень жалел, что я не предупредила о своем приходе, а то бы он днем с книжки снял, чтобы тебе передать. Зачем тебе в Ленинграде столько денег, Олег? Надеюсь, ты не хочешь сделать там какую-нибудь глупость?
Он вздохнул и отпил горячий безвкусный напиток.
– Глупость я уже сделал. Теперь надо исправлять.
– А что случилось-то? – она даже привстала.
Вот дурак, напугал мать.
– Да нет, – твердым голосом произнес он, – я преувеличиваю, скорее, лишний трагизм – для красного словца. Так, ничего необычного. Но ехать надо.
– Надо, так езжай. Я так понимаю, тебя там ждут? У кого ты остановишься? У меня там двоюродная сестра, ты знаешь. Могу позвонить.
– Сестра, с которой вы не общаетесь и семь лет не виделись. Мамуль, я справлюсь. Ты же видишь – я уже взрослый.
– Этого-то я и боюсь, – произнесла Лариса Николаевна и больше ни о чем не спрашивала. Тонко нарезала оставшуюся говядину, завернула в бумагу и пыталась сунуть ему в портфель. Представив, что за запашок будет у пока еще свежих рубашек, Олег категорически отказался. Мама расстроилась – у поколения, недоедавшего в своем послевоенном детстве, пища являлась фетишем. О, сыр! О, копченая колбаса! Скажите, но что может быть вреднее и противней копченой колбасы? Бр-р-р-р…
Перед уходом заглянул в спальню – отец лежал лицом вниз, широко раскинув руки. Очки валялись на полу. Еще спросонья вскочит, наступит, раздавит. Белый Лоб бережно поднял их и положил на стол. Чмокнул папу в макушку – тот даже не шевельнулся. Ну да, он же видел бутылку в углу кухни уже пустой. Объяснений не требуется. Ну, прощай, мятущаяся душа.
В метро с мамой разговор не клеился – она все пыталась спрашивать его о школе, а он об этом периоде своей учебы почти ничего не помнил. Случайно коснулись литературы – тут беседа и расцвела. Говорили по очереди, шепотом друг другу на ухо, тема-то – самиздат, только когда приблизились к «Комсомольской», вернулись к Бунину и Толстому, стало проще.
На вокзале она взяла его ладонь – ребенок же, может потеряться, – он шел рядом и сердился на себя за то, что, может, стоило бы и заплакать – ужаса 90-го года не будет, верно, но доживет ли она до 2012-го? Если действительно чудо произойдет, и он сумеет вернуться – увидятся ли они еще когда-нибудь?
Встречные мужчины пожирали маму глазами – о, Белый Лоб
У вагона мама перекинулась парой слов с проводницей, чему-то там они вместе похихикали, Лариса Николаевна взяла обещание в дороге присмотреть «за мальчиком». Олег хотел обнять маму – и не смог. Держал ее за руки, ладони казались теплыми-теплыми. Она что-то говорила, он согласно, не вслушиваясь, кивал головой, наконец, проводница их поторопила, он поцеловал маму в щеку и, не оглядываясь, вошел в вагон. Сел на свое боковое нижнее место, взглянул в окно – не уходила, махала рукой, ждала, пока поезд тронется. И только когда состав дернулся и тяжело пополз, его прорвало. Мама! Я так много тебе хочу сказать! Мама! Я чувствую, что мы больше не увидимся! Мама, береги себя, мама, я тебя так люблю!..
Сидевший напротив бодренький старичок, когда перрон кончился, и Олег прекратил тыкать в холодное окно носом, прижавшись к стеклу лицом и отчаянно кося глаза, пытаясь ее еще выглядеть, сел на свое место и уронил голову на сложенные на столике руки, ласково произнес:
– Ну-ну, малыш! Скоро ты увидишь свою маму! Ты же на Первомай в Ленинград едешь, я так понимаю, дня на два-три?
– Угу, – шмыгнул Белолобов сопливым носом. – Я в гости к бабушке.
– Ну! – и старичок рассмеялся. – Бабушке на внучка тоже хочется посмотреть. Пирогов к празднику напечет, отведет на Дворцовую площадь, или там, к Медному всаднику… Любишь Пушкина?
– Люблю. Только я лучше не на Дворцовую, а на площадь Искусств, в Михайловский дворец.
– А что там? – с любопытством спросил сосед.
– Русский музей.
Старичок нахмурился, достал журнал «Техника – молодежи» и принялся медленно перелистывать страницы, слюнявя пальцы. Группка этой самой молодежи, длинноволосой, в куртках цвета «хаки», через два «купе», принялась бренчать на гитаре, старшая вагона начала ее гнать в тамбур, громко заплакал младенец, мужики-соседи со звуком, напоминающим откупоривание шампанского, сняли пробку с бутылки портвейна «Агдам» и разлили его в складывающиеся походные пластмассовые стаканы, женский визгливый голос принялся требовать чаю, две бабы за спиной, на таких же боковых местах, застучали вареными яйцами о свой столик, а через минуты три – уже и захрустели солеными огурцами.
Зачем днем выспался? Ничего, медитация и правильный ритм дыхания помогут и сейчас заснуть.
После того, как проводница прошлась вдоль вагона, собрала билеты и разрешила забирать сырое вонючее белье, он обратился к соседу.
– Дедушка! Вы не против, если я лягу спать?
– Конечно! – засуетился старичок. – Ну только ты ж, того, крепкий, юный – ничего, если поменяемся? Ты – наверху, я – внизу?
У Олега существовала теория о том, что не всякая старость бывает заслуженная – вот если нанимался этот любитель технических новинок во время войны полицаем – что тогда? Или заведовал складом с тушенкой на Урале, пока Александр Андреевич с девятью товарищами одной винтовкой два «тигра» останавливал? Или в белом теплом полушубке и меховых унтах «зону» охранял с дохнущими от недоедания и непосильной работы врагами народа?