Усилитель. Трижды воскресший
Шрифт:
Цесаревич продолжал стоять, плотно стиснув губы, побелевшие от напряжения, и слева, на губе, появилась капелька крови, которая, медленно увеличиваясь, тяжело покатилась по подбородку и упала на грудь цесаревича, быстро впитавшись в синее сукно мундира.
Оранжевая полоса между тем становилась всё шире, почти сравнявшись с располагавшейся выше красной, её цвет становился всё насыщеннее и ярче; и под ней, неуверенно мигая и то усиливаясь, то бледнея, вспыхивали звёздочки и блики жёлтого цвета. Собравшиеся в зале замерли: неужели ребёнку в одиннадцать лет хватит силы, чтобы перейти на третий уровень? Ещё с минуту продолжалась игра красок и переливы, потом блики красного и оранжевого стабилизировались, проблески жёлтого цвета стали исчезать, а красная и оранжевая полосы засияли ярче.
Александр
Пресса покинула зал, и как только дверь за журналистами закрылась, отец сграбастал сына в охапку, похлопал по спине и взволнованно прохрипел: – Охренеть!
Тут же Александра обнял император, с чувством добавив: – Вот что значит труд и кровь! Малой-то посильнее будет, чем мы в его годы! Я на третий уровень в тридцать лет перешёл, и только недавно на пятый. А большинство князей четвёртого уровня только к старости достигают…
Владимир. Монастырь.
Я выбежал через калитку и за пару минут преодолел половину расстояния до конюшни. Бежать под горку было легко, тёплый ветерок растрепал волосы, от яркого солнца приходилось щуриться.
– Красавка, Красавка, – позвал я овчарку и щенков. И вдруг… я не смог вдохнуть воздух. Приоткрыв рот на вдохе, я начал падать. Глаза распахнулись, слезы брызнули из глаз, солнце полоснуло по зрачкам, рассыпавшись по ресницам и слезинкам яркой радугой. Я упал на траву рядом с тропинкой…
и умер…
Глава 2
Глава 2.
Кремль.
Церемония продолжилась официальным представлением юному цесаревичу руководства империи и основных родов. Великие князья, председатели Сената и Думы, маршалы и генералы, министры и губернаторы, представители крупнейших родов подходили и поздравляли царскую семью со значимым событием, вручая подарки цесаревичу. Многие из допущенных к личному поздравлению задним умом уже думали, что продешевили с подарками: их хоть и подбирали с учётом статуса цесаревича, но никто не рассчитывал, что лично они приобретут от этого события так много. Успешная инициация цесаревича должна была прибавить каждому из присутствующих чуть ли не пятую часть силы: при успешной досрочной инициации, являвшейся чрезвычайным действием, куш мог сорвать не только инициируемый, но и все, кото получал от него свою толику магической силы, а в случае с цесаревичем – это громадный прирост, на который пришлось бы потратить годы напряжённых тренировок. Радовались военные – для них уровень силы был жизненно важен, так как боевые действия в зонах многочисленных пограничных конфликтов велись каждый день, и эти вялотекущие войны постоянно требовали всё новых и новых кадров с максимальным уровнем магической силы. И если офицер в конце первого уровня мог остановить щитом два десятка пуль, то в начале второго – уже под сотню: переход с уровня на уровень выражался и в скачке возможностей и в скорости восстановления после применения силы. Если же до перехода на новый уровень было ещё далеко, то даже в этом случае «вливание» силы от цесаревича существенно приближало такой переход, да и внутри одного уровня сила значительно подскакивала. Так что такая прибавка, какую военные получили от цесаревича, кому-то могла не только жизнь спасти, но и дать перевес на поле боя.
Естественно, самыми «выигравшими» были те, кто находился на грани перехода с одного уровня на другой. Толчка от цесаревича многим из них хватит, чтобы сделать скачок с красного на оранжевый или с оранжевого на жёлтый уровни, а это не только резко увеличивало саму силу, но и качественно расширяло возможности по управлению стихиями. Важно было и то, что переход с оранжевого уровня на жёлтый давал право на наследственное дворянство и для многих штатских, не имевших возможностей боевыми наградами или продвижением по военной службе перейти с «личного» на
Владимир. Монастырь.
Анатолий, как и обычно в это время, находился в конюшне. Жуткий вой Красавки заставил вздрогнуть не только его, – даже лошади захрапели и задёргались. – Это не медведь ли забрёл часом? – подумал Толя, но тут же себя одёрнул: – Днём, да через Клязьму, какой медведь попрётся?
Схватив тяжёлую гвардейскую саблю, с которой он обычно занимался джигитовкой, выскочил из конюшни. В несколько прыжков преодолев расстояние до Красавки, он уже на середине пути опознал в лежащем на траве пацанёнке Андрея. Подскочив к ребёнку, он с треском разорвал рубашку на нём и прижал ухо к груди. Сердце не билось. Пульс на шее не прощупывался.
Взглянув в умные глаза собаки, он короткими фразами бросил: – Красавка. Из кузницы. Виктора. Позови,– а сам начал делать искусственное дыхание.
Виктор по выходным горн не зажигал – игуменья не благословляла на работу в выходные, поэтому он находился в небольшой пристройке, где хранилось оружие, предназначенное для выездов на реконструкции и любовно приводил его в порядок – это же не работа, это отдых. Он вздрогнул, когда услышал, как что-то грохнуло в дверь. Ещё один удар по двери и сильный лай собаки. Выглянув, он увидел Красавку, которая сразу же рванула в сторону, и Виктор бросился за ней. Когда он подбегал к лежащему на земле Андрюшке и нажимающему на его грудную клетку Толе, тот, услышав шаги, на секунду приподнялся и сказал: – Звони срочно Игнатию, отпущение грехов…
Анатолий не договорил, точнее, Виктор, не дослушав, бросился вновь к кузнице за смартфоном. Позвонив на бегу отцу Игнатию, он успел сделать ещё звонок сестре Татьяне.
Упав на колени перед Андреем, он сменил Анатолия, и стал осторожно, чтобы не повредить тонкие рёбра ребёнка, делать искусственное дыхание. Буквально через три минуты рядом уже были и отец Игнатий, и Татьяна. Отец Игнатий присел около головы ребёнка и негромко забормотал слова молитвы, а Татьяна, упав на колени, села рядом, и, взяв в свои руки тонкую, холодную и бледную ладонь ребёнка, тихо плакала. Ещё через минуту подошла и встала неподалёку игуменья, несколько монашек и прихожанок. Отдельной стайкой молчаливо стояли дети из приюта. Собравшиеся или молчали, или негромко шептали молитвы.
***
Я умер. Я чувствовал своё тело, но не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Яркий свет бил в глаза, это было неудобно, но прикрыть глаза я тоже не мог. Я слышал жуткий протяжный вой Красавки и понимал, что она сейчас оплакивает мою смерть. Чувство благодарности шевельнулось в душе, захотелось, как я делал каждый день, провести ладонью по её гладкой шерсти. Но пальцы меня не слушались, я лишь чувствовал, как они остывают. Обида на то, что я не успел сделать и узнать так много интересного, сменилась спокойствием – значит, такова воля Его и таков мой Крест.
Ещё через минуту мои уши услышали топот, треск разрываемой рубашки и несколько толчков в грудь. На губы надавили чем-то влажным, и в рот под давлением хлынул воздух – непривычно тёплый и непривычно под напором. Зачем это? Всё кончилось… но встать и объяснить дяде Толе и дяде Виктору, что ничего делать не надо, что так и должно быть, что надо смириться и принять то, что уже произошло, я не мог и поэтому отстранённо, с недоумением воспринимал их действия.
Снова толчки в грудь, поток воздуха в рот. Неясный шум, лай Красавки, поскуливание щенков. Вскоре к этому фону присоединился голос, читающий «Отче наш», в котором я узнал отца Игнатия. Узнал с трудом – я привык к его размеренному и безэмоциональному речитативу, которым он вёл службы в храмах, а сейчас его голос сипел и срывался: – И остави нам долги наша, яко же и мы оставляем должником нашим… Сквозь шум пробивался и плач Татьяны и её шёпот: – Господи, помоги! Не забирай его, Господи! Спаси и сохрани!