Ускоряющийся [СИ]
Шрифт:
Он надолго замолчал, ушёл в свои мысли. Дима ничего не говорил, он, кажись, понимал, что творится в голове этого недо-Наполеона. О, как Савва хотел быть таким, как они. С его-то амбициями — о, что бы он тогда наворотил! Император, президент… бог! Как же он заблуждается… Впрочем, чужая голова — потёмки.
— Я не могу, а вы, все вы — можете. Многое можете. Даже того, о чём не догадываетесь. Всё то, о чём я говорил — правда. Ты подумай над этим на досуге, я не буду на тебя ничем жать, ни к чему склонять не буду, но скажу вот что: ты мне нужен. Ты очень нужен мне, Дима. Мне нужны такие люди, как ты. Уравновешенные, спокойные, отдающие отчёт в том, что делают.
«Послушные марионетки? — подумал Дима. — Беспрекословные исполнители воли хозяина? Зомби-невидимки?»
— Ведь с кем приходится работать? —
И вдруг у Димы вылетело:
— Для благого дела? Из-за благого дела вы держите Ольгу под замком?
Вот. Вылетело. Не вернёшь, не воробей же. Дима похолодел. Что на него нашло? Словно мгновенная вспышка гнева. Он с ужасом посмотрел на стакан воды: а вдруг в него что-то подмешали? Трясущейся рукой поставил его на столешницу.
Савва, удивлённо вскинув брови, с еле заметной улыбкой смотрел на Диму.
«Вот как скажет сейчас Асассину свернуть мне шею», — как-то очень спокойно и обречённо подумал Дима. Спина его задеревенела, между лопаток будто образовался третий глаз и третье ухо. Они смотрели и слушали каждый шорох, что долетали сзади. Чтобы обернуться, сил не оставалось.
Вдруг Савва резко откинулся на спинку кресла и громко рассмеялся.
— Под замком? Ольгу? Ха-ха-ха! Это кто, Инга, что ли, тебе сказала? Ну, шутница! Не знал, не знал, что у неё настолько далеко всё зашло. А ты ей поверил? Ха-ха-ха! Впрочем, что я. Прости, прости меня. Совсем забыл, что любовь — штука коварная, да. Ох, шутница… Нет, Дима, Ольга Владимировна совсем не под замком, она вольна идти куда угодно и когда угодно. Да, она в гостях у нас. Не только она, а — с мужем и дочерью. Почему не в гостинице? Почему не уезжает? Ну, может, потому, что здесь лучше, чем в гостинице, не буду тут скромничать. А вот не уезжает она потому, что её связывает со мной контракт. Да-да, контракт, — Савва вынул из внутреннего кармана пластиковую карту, приложил её, видать, к сенсорной доске с его стороны стола, набрал длинный код, потом выудил из того же кармана довольно массивный ключ, поскрежетал им, потом пошарудел бумагами — и вынул тонкую папку, в ней — файлы а в файлах — бумаги. Одну Савва достал, показал на вытянутой руке Диме. — А? Каково? Видишь? — Дима успел разглядеть две подписи, какую-то печать, но мелкий текст увидеть не смог: контракт вновь нырнул в файл. — Если ты вступишь в нашу Организацию, и с тобой будет контракт, в котором будут расписаны права и обязанности, вознаграждения и риски, и прочее, прочее. Подпись, дата, печать. Всё чин-чинарём, всё пофиксим. А Инга, значит… Ох, шутница. Ну как я — я, простой человек — могу держать в заложницах мать и не бояться, что дочь может спокойно меня пришить, когда я, скажем, в ресторан выйду? — Савва говорил быстро, глотая окончания слов, словно за быстротой и громкости (он почти кричал) речи силился что-то скрыть. Может быть, растерянность? — Я же жить тогда нормально не смог бы, зная, что в любой момент… Я… знаешь, зачем тут Асассин, то есть Василий?! А? Знаешь?
Дима отрицательно покачал головой.
— Я тебя боюсь. Да-да, я тебя боюсь.
Дима опешил от смелого признания. В правдивости слов как-то даже не думал усомниться. Таким не шутят.
— Ну а что тут удивительного? — пожал плечами Савва. — Я тебя не знаю, ты мне не доверяешь, ты общаешься с Ингой, с которой у нас есть разногласия, и теперь я вижу, что немалые такие разногласия. Ты ускоренный. Ну а вдруг она тебя накрутила так, что ты сейчас вот вынешь из-за пояса нож, ускоришься — и чик-чик меня, а? — Дима по взгляду Саввы понял, что тот такую возможность и на самом деле рассматривал. — Потому и попросил Василия побыть с нами в одном кабинете и принять, так сказать, меры. Меры… Ну, ты понимаешь. Меры предосторожности… Так вот как я могу держать в заложницах её мать? Не могу, никак не могу. Инга… она привыкла к кочевой жизни, привыкла к тому, что постоянно перемещается. А родителям её это, видать, уже поднадоело, и когда я предложил им временную работу, да ещё с такими благородными целями, они согласились. Инга же, видать, хочет их вновь заставить куда-то ехать… Нда. Подростковые гормоны, сам понимаешь.
— В общем, такие дела, — закончил он. — Ты вот что скажи, Дима, присоединишься к нам?
— Разбойничать против бандитов?
— Так точно!
— Грабить, жечь, убивать?
— Хм… Это тебе тоже Инга…
— Я подумаю, — перебил его Дима. Какая-то бесшабашная злость засела в нём. Ему всё резко надоело, ему тут было неприятно, гадко, а хуже всего ему было осознавать, что соглашаться на сотрудничество — надо. Вот надо — и всё тут. Только вот не так сразу. Надо ещё поломаться, набить себе цену.
Савве, видать, совсем не понравилось, что его перебили. А больше всего ему не понравилось, видать, что его предложения не приняли сразу. Он помрачнел ещё больше, на скулах поиграли желваки. Потом откинулся на спинку кресла и сказал.
— Ну думай, думай. — Тон и поза говорили, что разговор подошёл к концу. Дима с вновь подскочившим волнением («А ну-ка, выпустят меня отсюда или нет?») поднялся с кресла. Протянул руку для прощания. Савва тоже встал, с сухой улыбкой пожал ладонь. — Только недолго.
Дима кивнул, мол, о чём речь. И бочком, бочком, направился к двери, предвкушая свободу.
— А впрочем, — говорил ему вослед Савва, не смотря непосредственно на него, а уставившись в монитор. Щёлкал что-то на скрытой с глаз клавиатуре, — если затянешь с ответом, мы передадим тебе весточку. Например, через твоего отца. Ну, или маму. Или сестру.
«Так. — Дима встал, как вкопанный. — О чём он говорит? Нет-нет, это неправда, он не могли…»
Но тут Савва развернул монитор. Разделённый на четыре меньших экрана, он показывал съёмки скрытых камер. Одна, наверное, была установлена в его бывшей комнате, и на ней было темнота. На второй Дима узнал их зал. На диване сидел его отец и смотрел телевизор. На третьей — кухня, и мама готовила лёгкие бутерброды с сыром. Четвёртая краем камеры зацепила барахтающуюся на кровати сестру.
Гнев резко ударил в голову. Как они посмели? Проникли в его квартиру, понатыкали везде камер и теперь будут следить за его родными. Узнали, небось, что семья для него важнее всего на свете. Сволочи!
Дима сжал кулаки и сделал шаг к Савве. Сзади угрожающе зарычало.
Суперпупс смотрел в глаза Савве. Смотрел и понимал, что этот раунд проиграл. Вчистую. Савва с той же лёгкой, но теперь — презрительно-превосходной улыбкой смотрел в глаза Диме. «Да я тебя урою, щенок!» — словно говорил этот взгляд.
Дуэль проиграл более молодой соперник. Дима, сжав до хруста челюсти, коротко кивнул и выдавил из себя:
— Хорошо.
Развернулся и деревянной походкой пошёл к двери. Теперь его никто не сдерживал.
В голове билась только одна мысль: «Я попал!»
Глава 20
Реинкарнация
Странной нынче была жизнь у Димы-Суперпупса. Это ещё мягко сказано.
Всё стало другим. Уже в который раз. Китайцы с их пожеланием-проклятием про время перемен просто отдыхают.
Не так давно, когда он открыл в себе ускорение, его мир перевернулся. Но тогда у него был надёжный тыл: место и люди, на которых можно было всегда опереться. Семья, работа, друзья в интернете. Дима жил прежней жизнью, был так же замкнут и одинок, декорации вокруг него не менялись, всё стояло на своих местах, всё находилось. У него только добавилась великая Тайна. Опоздавшая на десяток лет. Попади она к нему, когда будущий Суперпупс протирал штаны в школе…
Потом у него появилась девушка. Она открыла для него мир заново. Повернула его на 180 градусов. Инга ввела его в настоящую молодость, бесшабашную и безбашенную. Суперпупс ушёл с работы, ушёл с онлайн-игр, максимально сузил свой и без того малый круг общения. Дима отделился от семьи, но не отдалился. Родные всегда были рядом, и в любой момент можно было забрести в «старый» дом, поплакаться маме, похвастаться отцу, посплетничать с сестрой. Да, он стремительно изменился, но только внешне. Внутренне всё тот же Дима-Димасик, «сына» и лопух. Всё те же страхи, хоть и надменность и немалая толика безрассудства.