Услышь мою тишину
Шрифт:
Пусть у него в башке куча познаний, не нужных в повседневности, а с упоротого фейса не сходит улыбка, пусть его преследуют косяки, неприятности и проблемы, но рядом с ним жизнь становится лучше. Я порву за него любого, и мне по фигу последствия. Я хочу, чтобы мир никогда не стер эту улыбку с его загадочной рожи.
Последние капли портвейна царапают глотку, и я с сожалением отставляю бутылку.
Сейчас мы втиснемся в люк, дружно слезем с чердачной лесенки, аккуратно спустимся вниз, не заблевав лифт. Виновато потупившись,
И мне плевать на живущих там уродов. Ведь там меня ждет моя Ксю — ее родители уехали по делам, и у нас впереди вся ночь…
Любовь не вмещается в груди, становится такой огромной, что ее, кажется, хватит на целую вселенную, хотя я — всего лишь ничтожная пылинка, обитающая на ее задворках.
Мой брат ложится на горячую поверхность крыши, поднимает руки и орет сорванным голосом в небеса:
— Come as you are, as you werе, аs I want you to be… — И я задыхаюсь от озарившего меня молнией прозрения.
Кем мы станем, когда повзрослеем?
Пьяные мысли путаются.
Сейчас мы на пике — любви, дружбы, красоты, юности и здоровой злости. Сейчас мы, как гребаные боги, можем все!
Этот идиот, мой брат Ник, точно станет кем-то запредельно крутым.
Ксю, моя Ксю, непременно будет счастлива и спасет человечество — ее заботы и нежности хватит на всех.
Ну а я…
Я прислушиваюсь к эфиру, но там тихо.
Насчет себя предположений у меня пока нет.
Но мне хочется поймать настроение этих мгновений и сохранить его на многие годы вперед. Чтобы те, кто придут сюда после нас, знали, что был такой — Сорока. Что были Ник и Ксю.
Шарю в кармане джинсов, достаю связку ключей, встаю и, шатаясь, подхожу к выходу лифтовой шахты. Падаю на колени и пропахиваю острием первую борозду на серой кирпичной кладке.
31
Посторонние звуки — хор птичьих голосов и шелест метлы дворника — вклиниваются извне и выключают картинку.
Виды Центра и спальных районов заслоняют желтые стены с выцветшими обоями, а закатное небо превращается в беленый потолок со стыками плит.
Справа темнеет пустая кровать Стаси, на полках блестят ее мелочи. Я дома.
Впервые за долгое время чувствую себя отдохнувшей — комнату озаряет яркое солнце, в золотых лучах сверкают пылинки, я греюсь в тепле одеяла и отличного настроения.
Его причина — утро без дождя. И широкая улыбка бледного мальчишки из сна.
На краю сознания мерцают сполохи чужих, но пронзительно ярких эмоций — доверие, отчаяние, надежда, радость вопреки всему. Что-то нехорошее произошло, что-то неизвестное надвигается. Но не пугает.
Да пошло оно!
Опираюсь на локти, сажусь, смотрю в одну точку, а ликующее сердце стучит в горле.
Я снова была в мире Сороки —
Ник!
Догадка пробирает до мурашек.
Мрачный парень из салона, набивавший мне тату, не имеет с ним ничего общего. Кроме удивительных глаз.
Опираясь о мебель и косяки, бреду на кухню, гремлю посудой, зажигаю газ под старинной сковородой, засыпаю в кофеварку остатки молотого кофе. За подгоревшей яичницей, ингредиентами к которой разжилась накануне в магазине на углу, пытаюсь осмыслить сновидение.
Моя любимая крыша, вечер, лето много лет назад…
Необъятный пылающий закат, бледная луна, мысли, мечты и планы будоражат и разгоняют дурную кровь.
Пьяный влюбленный Сорока и его друг Ник — беззаботный и счастливый всем несчастьям назло.
И я знаю, кем он был для Сороки.
Его улыбка обезоруживала, стирала границы, ломала к чертям все барьеры. Этот мальчишка нуждался в защите, но излучал невероятный свет. Он был генератором ненормальных идей, и захолустье, именуемом Озерками, благодаря его неуемной энергии превращалось для нерушимого братства из двух человек в Вудсток, Британию 70-х, Сиэтл 90-х.
Ник придавал смысл непростой жизни Сороки.
А теперь не видит смысла в своей.
Неловкое движение — и тарелка с завтраком летит на обшарпанный пол. Чертыхаюсь, поднимаюсь со стула и смиренно направляюсь за веником.
Отрывки чужих воспоминаний мельтешат, пульс грохочет в ушах.
Где-то там, между явью и снами, оставшийся навечно молодым Сорока ищет покоя и ждет…
И я неизбывно, мучительно и безответно скучаю по нему — по словам и взглядам, по ночным разговорам, по хорошим слезам, по его молчаливому присутствию рядом.
Черно-белая сорока саднит под тонкой тканью пижамы, от вопросов и гипотез трещит голова, но я не нахожу верного направления. В четверг я снова встречусь с Ником, я знаю теперь, что он был другим, но разве он нынешний позволит посторонней девчонке расковырять свои раны?
Выбрасываю осколки и остатки пищи в мешок, ополаскиваю пиалу под шипящей студеной струей, воскрешаю детали ночного видения, но уже не помню чего-то существенного и важного.
Тревога, сплоченность, юность, мечта…
Переживания Сороки удивительно схожи с моими собственными, теми, что раскрашивали будни нашей троицы в прошлом — тогда казалось, что впереди нас ждет долгая счастливая жизнь, но Стасе не суждено было ее прожить.
Благодаря новому другу я приняла утрату и учусь мириться с ней.
А Ник, он…
Телефон вновь жужжит, испытывает на прочность мою выдержку, и я проигрываю.
Нахожу его, нажимаю на экран, и из прилетевшего конвертика выпадает фото — синее небо, резная листва вязов, вереницы парящих на нитках треугольных флажков…