Услышь мою тишину
Шрифт:
Помню, как он учил нас обращаться с аккордеоном, но толку не вышло — Стася, используя экзотический инструмент на манер синтезатора, наигрывала «Кузнечика», а я растягивала меха.
Помню, как по весне нас скосил грипп, и Паша все выходные мерз в парке, чтобы потратить заработанные деньги на лекарства.
Я всхлипываю, подбородок дрожит.
С Пашей связано множество светлых моментов и множество темных. С ним накрепко связана моя жизнь.
Осторожно сажусь на край ближайшей скамейки и натурально подглядываю — он заметно
Мой бывший друг повзрослел — из мальчишки превратился в мужчину, и осознание бьет в покалеченный лоб черенком проверенных граблей.
Его судьба больше не связана с моей…
Я смотрю на притихших девчонок, с восторгом взирающих на уличного музыканта, и кислятина поднимается из желудка.
Мне ни черта не известно о нем сейчас. Возможно, у него появилась девушка.
Пусть ни на одной из присланных им фотографий не было намека на новые отношения, но подозрение режет по живому, и я ожесточенно ковыряю заусенец.
Совсем недолго, но этот красавец был только моим — взгляд обжигал черным огнем, а губы шептали клятвы, когда мы…
Я закашливаюсь, отворачиваюсь, обращаю лицо к небесам, светлеющим за сеткой веток и трепещущих разноцветных флажков, и глубоко дышу.
К чему копаться в позорном прошлом, если я здесь только ради Сороки?
Музыка расслабляет, мысли улетучиваются — Паша ненавидит аккордеон, но владеет им в совершенстве. Я вновь погружаюсь в водовороты звуков, плыву на их волнах, пробую на вкус.
Тени удлиняются, семьи с детьми и гуляющих старичков сменяют влюбленные пары, солнце подползает все ближе к серым кубикам домов на горизонте.
Вальс смолкает.
Паша снимает с плеча широкий ремень, укладывает аккордеон в футляр, стаскивает алый платок с шеи, избавляется от перчаток, осматривается и выключается из реальности, глубоко задумавшись над чем-то.
Могу поклясться — он стал другим. Кого-то похожего я встречала совсем недавно…
Но маленькая белокурая девочка, топая балетками по плиткам, подбегает к нему и протягивает желтый махровый цветок, сорванный с клумбы. Паша мило улыбается в ответ.
Он в норме. Ну конечно же он в норме!..
Я встаю и, покачиваясь, шагаю вперед.
Паша рассеянно мнет стебель ненужного подарка, пялится в телефон, забирает с асфальта шляпу, прячет мелочь в карман и отходит к газону. Наклоняется над фонтанчиком для питья, смывает грим, вытирается салфеткой и засовывает пожитки в рюкзак.
До спазма в солнечном сплетении втягиваю воздух и решительно выступаю из тени.
— Привет.
Паша разворачивается, скользит по мне равнодушным взглядом, но тут же застывает и бледнеет.
Я вижу его идеальное лицо с привычного ракурса, и не могу сладить с эмоциями.
…Крепко сцепленные руки, ужастик на экране, один на двоих кофе без намека на сахар. Морозное
Страх и первое робкое доверие, прикосновения горячих губ, дрожь и соленый пот на коже. Восторг и трепет, нежность и настойчивость, стоны, вздохи и стук двух сошедших с ума сердец… Он был потрясающим любовником.
Потом у меня была возможность сравнить, но ни один из посторонних парней с пьяных вписок не смог вытеснить его из моих отравленных алкоголем мыслей.
Паша возвышается надо мной, смотрит в упор, и время замедляет ход. Я чувствую невыносимую легкость в теле, кажется, что подошвы отрываются от земли, а раны больше не тянут и не тревожат…
Но спустя долгий волшебный миг прошлое валуном падает между нами.
То, что началось с обмана, не могло закончиться идиллией.
Я оскорбляла и унижала парня, подарившего мне сказку. Я изменяла ему, чтобы выбить клин клином.
Он терпел до последнего, но даже металл способен устать.
После этого мы виделись лишь раз, в палате — февральские вьюги завывали за окнами, из моей вены торчала трубка, пульсирующую боль холодили повязки, простыня скрывала израненное тело.
Тогда Паша рассказал мне о похоронах и, поддавшись на уговоры, показал страшное фото Стаси.
Я разразилась истерикой, посчитав его присутствие там верхом цинизма. Я очень хотела, чтобы он поскорее ушел.
С тех пор и до самой встречи с Сорокой я не отвечала на его звонки и сообщения.
Прошли месяцы — мучительные, пустые, безликие…
Паша стал еще красивее, а я превратилась в монстра Франкенштейна.
— Какими судьбами? — очнувшись, буднично и холодно отвечает он. Хочется дать ему по смазливой роже, растормошить, обнять и разреветься, но шрамы и трость, на которую он деликатно не обращает внимания, живо напоминают, что мы теперь на разных звеньях пищевой цепочки.
— Я получала твои фотки, — брякаю и съеживаюсь, потому что такой Паша мне не знаком.
— А я получил твою. — Он цепляется за шлевки джинсов, нервно смотрит куда-то поверх моей головы, а я вглядываюсь в его медовые глаза, но не нахожу в них тепла.
Задыхаюсь от потрясения, но трость не дает рухнуть на брусчатку.
Повисает тишина.
О чем это я? Увидела его и забыла о деле?
— Мне нужна твоя помощь, — я обретаю дар речи, и Паша настороженно поднимает бровь. — Помоги мне попасть на нашу крышу. Я очень прошу тебя.
33
— Так ты пришла только за этим? — Паша горько усмехается, и я уверенно киваю.
— Конечно!
Видит бог, я не вру. Еще в начале дня эта версия соответствовала действительности.