Услышь мою тишину
Шрифт:
Паша хмурится, нервно переступает с ноги на ногу, еще внимательнее высматривает что-то позади меня, явно подбирая слова для отмазки.
Не надо было приходить. Не надо было ворошить никому не нужное старье.
Я отступаю, от раздражения сводит челюсти.
Черт с ним. Попробую справиться сама.
Эта лесенка — ничто в сравнении с многокилометровыми прогулками по полям в убивающий все живое полуденный зной. И жесткими сеансами психотерапии в исполнении призрака.
Захлебываясь
— Окей. Жди здесь. — И быстро отходит к оставленным на траве вещам.
Еще несколько секунд я не верю своим ушам — эта короткая ничего не значащая фраза прозвучала так, будто мы все еще близки, и стены из ошибок и невысказанных проблем между нами не существует.
Паша наклоняется, забирает рюкзак и футляр, вешает их на плечи и прямо по газону направляется в глубину парка. Стучится в разрисованную мультяшками будку, что-то говорит билетерше и вручает ей музыкальный инструмент и вещи.
Очень скоро он налегке возвращается и машет мне:
— Пошли.
Рыжую брусчатку под резиновыми кедами сменяет серый асфальт, парковые ворота остаются позади — прямо по курсу раскинулись загазованные городские джунгли.
В груди екает — мы вдвоем идем по вечерней улице… Совсем как в прошлом году, только наши пальцы не сцеплены.
Над деревьями розовеет безоблачное небо, в желтой дымке смога мигают огоньки дальних микрорайонов. Еще час — и на наши головы свалятся летние сумерки.
Паша невидящим взглядом провожает ползущие по шоссе машины и ни слова не говорит — не травит идиотских баек, не рассыпается в комплиментах, не делится новостями.
Молчание изводит, лишь стук трости и шарканье моих шагов разбавляют чудовищную неловкость — никогда раньше ее не возникало рядом с этим человеком.
— Как проводила время? — наконец он вспоминает о манерах и ставит в тупик тупым вопросом.
— Нормально, — отзываюсь без всякого энтузиазма. Даже разговор о погоде был бы уместнее, чем эти пустые слова.
Он не должен знать об инвалидности, скандалах с мамой, бегстве в деревню, попытке суицида и встрече с Сорокой. Он не должен знать о том, что его больше не касается.
Снова повисает дурацкая пауза.
К счастью, за поворотом нас встречает двор с яркими клумбами в палисадниках и кустами шиповника у деревянных скамеек.
Под осуждающие взгляды местных бабушек Паша невозмутимо распахивает металлическую дверь с неисправным домофоном, пропускает меня в прохладу чужого подъезда, и я становлюсь чуть ближе к цели.
В подъехавшем лифте мы, не сговариваясь, занимаем противоположные углы — Паша рассеянно
Метаморфоза, произошедшая с ним за полгода, пугает.
Паша больше не милый мальчик, что сходу решал наши проблемы и с ангельской улыбкой совершал огромные глупости. Он какой-то… замороженный.
Я вздрагиваю.
Да чтоб меня… Он же напоминает Ника!
Уясняю и перевариваю этот факт, но металлический голос объявляет номер самого верхнего этажа, и серебристые створки разъезжаются.
Паша шагает к лестнице, я следую за ним и тут же впадаю в ступор — горячие ладони привычно ложатся на талию, легко поднимают меня и подталкивают к открытому люку. По сломанному телу проходит разряд, я едва не роняю трость, упрямо карабкаюсь наверх, и Паша, убедившись, что я больше не нуждаюсь в поддержке, тут же убирает руки. Покачиваясь, я стою на черном мягком рубероиде, ветер треплет разноцветные пряди, глаза слезятся, что-то бешено бьется о ребра.
Он тоже выбирается на крышу, отходит к ржавому ограждению и замирает, обозревая виды.
Трясу головой, пытаюсь справиться с нахлынувшими чувствами, но не могу — его прикосновение столько долгих месяцев спустя снова столкнуло меня с обрыва.
Я люблю его. В своих руках он до сих пор держит мое сердце и волен выбросить его и разбить.
За краем бетонной плиты, частично разрушенной дождями, открывается необъятный простор: серые строения в пене зеленой листвы, лента шоссе и зеркало пруда у горизонта.
Этот пейзаж напоминает густой лес и озеро, которыми мы с Сорокой любовались с холма в закатные часы. Мне даже на мгновение кажется, что он здесь — отрешившись от суеты, наблюдает за ходом больше не властного над ним времени…
Внизу урчат моторы автомобилей, отсветы алого солнца блестят на стали поручней и антенн, встревоженные птицы сигают с проводов и разрезают воздух ножницами острых крыльев.
Трогаюсь с места и бреду к невысокому кирпичному сооружению, испачканному граффити и сажей от спичек.
Видение взрывается чистым восторгом, пьяной слабостью и прохладой металла, сжатого в пальцах. Это здесь. Сорока нацарапал послание здесь.
Я падаю на колени, шрамы тянут и жгут.
Заправляю за уши растрепанные волосы, склоняюсь над кладкой, нашариваю в кармане телефон и включаю подсветку.
На кирпичах, под слоем пыли, разводами едкой зеленой краски и плесени я различаю еле заметные буквы, пережившие много зим и лет.
«Никогда не забывай, кем ты был, когда был счастливым.