Усобники
Шрифт:
Каким он был в жизни? Отец часто уезжал в Орду, дома его не видели годами. Хотел жить по справедливости, а всегда ли это удавалось? Когда татарские переписчики ввели на Руси подушную перепись, новгородцы взбунтовались и Невский призвал их не накликать на город беды. Это ему, Александру Невскому, принадлежат слова: «Граждане Великого Новгорода, настанет час, когда встряхнётся народ русский!»
Дмитрий ждал, когда же такое случится. Словам отца он верил, но когда же произойдёт это? Эвон, брат Андрей ездил в Сарай, к Тохте, он, Дмитрий, — к Ногаю…
И ещё спрашивал
С такими мыслями князь пребывал в дрёме. И привиделся ему Александр Невский, будто он строго спрашивает:
«Я на тебя, Дмитрий, Русь оставил, а вы с Андреем её терзаете, аки звери ненасытные. Ко всему татар в распри втягиваете… Я, сыне, покоя жду… Устал я в волнениях… Господи, будет ли покой на земле Русской?..»
И вздохнул, да так ясно, что Дмитрий пробудился, подумал: «А сон ли это, не стоял ли отец рядом?..»
Гридни засуетились, загомонили. Боярин из старших дружинников сказал отроку:
– Княжьего коня вычисти, извалялся. Да зажгите факелы!
Воины надевали кольчужные рубахи, подпоясывались саблями. Отрок помог облачиться князю, подвёл коня и придержал стремя.
Затрубил рожок, вперёд выехал гридин с княжеской хоругвью, и отряд тронулся.
Не слишком желал ярославский князь встречаться со своим тестем, ханом Ногаем, и, когда согласился на предложение городецкого князя, всё оттягивал отъезд. Однако, прослышав, что великий князь Дмитрий вмешался в свару ростовских князей, Фёдор Ростиславич заметил возмущённо:
– Сегодня он к Борисовичам в душу полез, завтра ко мне заявится. Уж-таки доведётся к хану ехать…
В мае прошли грозовые дожди, досыта напоили землю. Дикая степь ожила, и сочная трава покрыла землю. И только местами рыжими латками выделялись суглинки с редкими, вымытыми до блеска булыжниками. Вот-вот раскроется степь лазоревым цветом, засинеют васильки, и жёлтыми полянами поднимется маслянистая сурепка. Дивными красками заиграет донское приволье. Степь не имела ни начала, ни конца.
На исходе мая, травня-цветенья, по степи ехал ярославский князь с женой и небольшой дружиной. Князь Фёдор глазами окидывал степь. Вот она оборвалась буераком с колючим терновником. На обрывах земля подобна слоёному пирогу: белёсая, каменистая, грозящая в непогоду обвалами.
В буераках волки закладывают логова, в них выводят волчат, здесь они сбиваются в стаи, и ночами их вой слушает степь…
Неожиданно вдали блеснула речка, местами заросшая камышом. Зейнаб вскинулась и, хлестнув коня, птицей полетела к реке. Ярославский князь улыбнулся. Зейнаб оставалась верной дочерью степи, её не преобразила десятилетняя жизнь в лесном Ярославле. Она любила обычаи предков, пила кумыс, какой привозили ей в бурдюках, ела отварную конину с пресными лепёшками, а утрами пела протяжные песни, напоминавшие степи и табунщиков, объезжающих свои косяки.
Шёл пятнадцатый день пути. Прошло несколько дней, как всадники повернули на юго-запад
Когда всадники ярославского князя проезжали вблизи становища, Зейнаб узнавали, окликали, и она всем ответно помахивала. Степь помнила дочь хана Ногая.
В одном становище они отдыхали, и мурза Джебе рассказывал, что его предок прокладывал дорогу на Русь воинам Батыя…
От табора к табору и до главного кочевья, где стояли юрты хана Ногая, его жён и мурз, князя Фёдора сопровождали конные татары.
Перевалило за вторую половину лета, когда ярославский князь прибыл в основной стан Ногайской Орды. Ханский шатёр из белого войлока, шатры и кибитки большой Орды тоже. Разбросалась она на многие степные версты, и тёмными ночами огни её костров горели до самого Буга.
Шатёр ярославскому князю и юрты его гридням поставили поблизости от юрт ханских нукеров. Поставили и будто забыли о русском князе: принесёт утром и к вечеру старик татарин бурдюк с кумысом и казан с едой, всё больше с отварной кониной, да гору чуреков и удалится.
Минул месяц, на другой пошло, жизнь в Орде текла по своим обычаям и законам: приезжали и уезжали смотреть за косяками лошадей табунщики, татарки готовили в казанах еду, воины с криками уходили в набеги, с шумом возвращались, весёлые, довольные. А однажды татары вернулись из дальнего набега на Балканы с богатой добычей. Скрипели двухколёсные арбы, гнали пленных, у многих поперёк седел лежали молодые пленницы.
Зейнаб рассмеялась:
– Эти воины привезли себе жён. Они взяли их в Балканских горах. Болгарки родят им сыновей, будущих воинов. Степь воспитает из них славных богатырей, и, когда у них пробьётся первый волос в усах, они вскочат в сёдла и поскачут, куда поведут их тысячники, и привезут оттуда себе жён. Те будут рожать им татарских детей, чтобы не ослабевала сила ордынских сабель…
Ярославский князь подчас думал, что он приехал к Ногаю напрасно. Хан просто не замечал князя Фёдора. По утрам Ногаю подводили коня, он садился в седло и до полудня уезжал в степь. И тогда князю чудилось, что он оказался в заложниках Ногайской Орды. Но Зейнаб успокаивала:
– Ты не знаешь моего отца, до его сердца достучится только терпеливый…
Близилась осень. По утрам холодало. В открытый полог шатра редко заглядывало солнце, но степь виделась далеко. В стороне, где было днепровское гирло, заросли камыша и плёсы, начала сбиваться в стаи дикая птица, готовилась к перелёту в дальние края. Со свистом взлетали дикие утки, клином тянулись гуси, журавлиный крик повис в небе.
Пробудился как-то князь, а на траве первая изморозь, белый мучной налёт.
– Вот и зима, — сказал Фёдор, — видно, сидеть мне здесь до тепла.