Усобники
Шрифт:
– Ты, гридин, отправляйся в Москву и передай Даниилу Александровичу: я наш уговор не запамятовал.
Подминая лёгкими сапогами пушистый восточный ковёр, князь прошёлся по палате. Остановился рядом с Олексой.
– Ещё скажи Даниилу: ведомо мне, великий князь намерился по весне звать во Владимир князей Константина Борисовича и Фёдора Ростиславича с дружинами. Чую, воевать удумал князь Андрей.
От жары пересохшая степь волнуется под седым ковылём,
А в зелёном логу, где от родников струится прозрачный ручеёк, под высокими деревьями стоит ханский шатёр. День и ночь переговаривается листва тополей, а от сочной травы тянет прохладой. Сюда, в лог, казалось, переселились птицы со всей степи.
В откинутый полог шатра заглядывают косые лучи солнца. Два великана сторожат покой Ногая, а в становище всё двигается и гудит. Ногайцы разбирают шатры, ставят кибитки на высокие колёсные арбы, сбивают в косяки стада и табуны коней, откочёвывают улусами. Вчера вечером, когда Ногай, сытно поев, отдыхал на кожаных подушках, лениво потягивая холодный кумыс, прискакал из далёкого караула дозорный с тревожной вестью: Тохта идёт!
И тотчас затрубили трубы, заиграли рожки, и становище пришло в движение. Тысячные собирали воинов, а темники сколачивали их в десятитысячные тумены.
Раб, много лет, преданно служивший Ногаю, помог ему надеть кольчужную рубаху — подарок великого князя Владимирского Андрея Александровича, подал саблю. Раб верен Ногаю. Лет десять тому назад хан привёз его из страны ясов и с той поры неразлучен с ним.
В шатёр шагнул темник Сатар, поклонился:
– Хан, тумены готовы в путь.
Тяжёлый взгляд Ногёя остановился на темнике:
– Мы встретим Тохту у Саркела и не дадим ему перейти Танаис, отрезать наши вежи от Днепра.
Когда Ногай вышел из шатра, вокруг сновали пешие и конные воины, толпились военачальники. С появлением хана всё стихло. Ногаю подвели высокого тонконогого коня, помогли сесть в седло, и хан, разобрав поводья, тронулся. Следом застучали по сухой степи многие тысячи копыт.
На север, к Саркелу, двинулась конная орда Ногая. Она спешила на перехват орде Тохты.
Под топот копыт Ногаю думалось легко. Он слышал за собой силу и был уверен — его орда осилит орду Тохты. По всему видно, Тохта плохой воин. Ногай перережет путь его туменам и нанесёт удар первым. Как в прежние годы, Ногай поведёт в бой своих воинов. Сражение будет жестоким и беспощадным. Когда ногайская орда одолеет орду Тохты, Ногай будет преследовать своего врага до самого Сарая и заставит Тохту признать Ногая ханом…
В голове первого тумена ордынский богатырь везёт ханский знак, бунчук, — конский хвост на высоком копье. Бунчуки поменьше у каждого тумена, а у тысячных свои знаки.
Далеко впереди рыщут ертаулы, а по сторонам сотни прикрытия. На полпути к Саркелу глаза и уши орды — дозоры — выведали: Тохта идёт с двадцатью туменами. Пять из них он пустил вдогонку за улусом.
Ногай возликовал: нет, он даже не предвидел, что темники Тохты допустят такую ошибку. Он подозвал
– Сатар, тебе известно, что сделал Тохта? Как мы поступим?
Темник нахмурился:
– Если дозоры привезли истину, то кто скажет, зачем Тохта разбросал тумены?
– Разве у Тохты есть ум военачальника? Мы уничтожим его ту мены порознь, пока военачальники Тохты не объединились…
Ногаю весело: никогда ещё победа не была так близка. Глаза хана блуждали по степи. Взгляд зоркий. Вот вспугнутая лиса юркнула в терновник, — видно, там у неё нора. Где-то вскрикнули перепела, а любопытный заяц, прежде чем пуститься наутёк, сел на задние лапки, осмотрелся.
Под конскими копытами потрескивал высохший бурьян. Заунывно затянул песню кто-то из богатуров, а в чистом небе проплыл орёл.
Из-за гряды дальних курганов выскочил всадник. Сатар указал на него. Ногай буркнул:
– Вижу! С чем этот вестеносец?
Всадник поравнялся с Ногаем и, ещё не осадив коня, пал ниц:
– Хан, я целую прах у копыт твоего коня!
Ногай стегнул вестеносца плетью:
– Что привёз ты, сын ворона?
– Хан, там тумены Тохты изготовились к бою!
Ногай недовольно поморщился:
– К чему орёшь?
Подозвав темника, он распорядился:
– Разворачивай тумены лавой, Сатар. При мне останется тумен Еребуя.
Олекса приподнялся в стременах, насторожился. За кустами без умолку трещала сорока. Гридин знал, так неугомонно ведёт себя эта птица, если её что-то беспокоит. Натянул повод, всмотрелся. Будто никого.
День клонился к концу, и Олекса решил остановиться на ночлег в первой же деревне. Пригляделся. Птица вроде начала затихать. Тронул коня. Снова подумалось о Дарье. Завтра он увидит её…
Вдруг с высоты раздался резкий свист, и кто-то крупный и сильный свалился на Олексу. Его окружили, стащили с седла, били под бока, приговаривая:
– Попался, голуба!
– Потроши его суму! Кажись, там не бедно!
Один из ватажников склонился над гридином, закричал:
– Робя, это же Олекса, гусляра Фомы выкормыш!
Теперь и Олекса признал Сорвиголова с товарищами. Гридина подняли, усадили, прислонив спиной к дереву.
– Эвон, голуба, не признали мы тебя.
Олекса потирал ушибленные бока, сетовал:
– Поколотили вы меня изрядно, как в седле удержусь?
– Воздай хвалу Всевышнему, что кистеня не отведал, — рассмеялись ватажники. — Поведай, откуда путь держишь?
– Из Твери, гонял с грамотой князя Московского к князю Тверскому.
– То нам ни к чему, — прервал Олексу Сорвиголов, — а коль желание поимеешь, прокоротай с нами ночь, раздели трапезу, а с рассветом и дорога ближе покажется, да и конь передохнет.
Они углубились в лес, и на полянке Олекса увидел крытый еловыми лапами шалаш. Один из ватажников высек искру, раздул огонь под костром, другой снял е дерева оленье мясо, завёрнутое в мокрую холстину, порубил на куски.