Шрифт:
Сергей Николаевич Сергеев-Ценский
Устный счет
Рассказ
{1} - Так обозначены ссылки на примечания соответствующей страницы.
I
В окошко кухни бывшей дачи инженера Алафузова кто-то крепко постучался кулаком или палкой, и тут же слышно стало старику Семенычу - лаяла и кидалась, звеня цепью, собака Верка.
Двое других стариков - Нефед и Гаврила - спали еще крепче, чем стучал кто-то, и только бормотнули и перевернулись на своих топчанах, стукнув костями, а Семеныч спросил строго в окно:
–
Но ему ответили еще строже:
– Отворяй зараз, а то окно вышибем!
Семеныч почесался, подумал, наконец сказал:
– Обожди, светло зажгу. Шляются, черт их знает!..
У окна были ставни, и, когда он зажигал лампочку, он знал твердо, что тем, с надворья, ничего не видно здесь, - ставни плотные и на прогоничах, поэтому он, зажигая лампочку одной рукой, другою толкал Гаврилу и шептал:
– Эй! Эй! Гаврила, слышь: прячь одеяла!
Дача Алафузова была в пяти верстах от города и над самым шоссе, поэтому часто зимою заходили в нее босяки, идущие мимо, и, как правило, забирали у стариков одеяла. На место забранных старики покупали одеяла все хуже и хуже, однако и их забирали.
От лампочки по низенькой кухне с земляным полом и огромной плитой заметались тени. Бородатый, плешивый Гаврила, худой, длинный, сутулый, начал проворно складывать одеяла - свое и Семеныча - и свирепо шептать Нефеду, старичку маленькому, с кротким безволосым личиком:
– Отдирай доску!
Это уж было заранее обдумано стариками: балки потолка, проходившие внутрь, забрать старыми досками и, в случае ночного страха, прятать одеяла туда, за доски.
И пока свертывали, отдирали, прятали и потихоньку вдавливали гвозди, раза два еще стучал кто-то палкой с надворья, и тот же строгий голос спрашивал:
– Вы что там? Подохли с испугу?
Семеныч молчал, только кряхтел, но, когда одеяла были спрятаны, ответил, откашлявшись:
– Испугу мы, напротив, не имеем... Пугаться нам не к чему.
И отодвинул засов.
Верка залаяла громче, стало слышно, что рвет ветер и хлещет дождь, и в дверь просунулась было мокролицая голова, потом чмыхнула и сказала густо:
– Ну и химия!.. Нехай постоит открывши; прямо катух свиной! Вот так беременные, черти!..
И потом спросил Семеныча:
– Это ты тут за хозяина, горбатый?
– Я не горбатый, друг, это ты словом ошибся!
– обиделся Семеныч.
– А что расту книзу, - это от годов; семьдесят восемь мне.
– Порядочно.
– А что это они комнату нам выстужают?
– крикнул Гаврила, дернув бородою.
– Они сейчас закроют, - успокоительно шепнул Нефед.
Высунулась в дверь снова та же мокрая голова в кепке, посмотрела на Гаврилу, на Нефеда и спросила:
– Окромя вас трех, никого тут нет?
– Окромя нас, пусто, - сказал Семеныч.
– Окромя нас, тут саша да горы... да еще море, конечно... А вас сколько явилось?
– Нас хватит...
– Собака наша из умных... Глупую бы не держали... Дала знать - и спокойна.
Семеныч застегнул линялую розовую рубашку, обтянувшую горб на спине, переступил босыми ногами и добавил:
– Если входить, то входить, а если раздумали, - воздух вам наш не нравится, - то притворите...
– При-тво-рим!
– Безобразия какая!
– ворчал Гаврила зло.
– Они притворят, - шепнул Нефед кротко.
Прошло еще с полминуты, и мокрый человек вошел, но не притворил за собой дверь.
Он обернулся туда, где были темнота, дождь, ветер и звяканье собачьей цепи, и спросил:
– Ну как? Нос воротишь?.. Не нравится тебе берлога ихняя? Черт с тобой, когда такое дело!.. Ночуй в развалюшке!
Обернулся к Семенычу и добавил:
– Товарищу-то моему не нравится у вас... Рядом думает ночевать, в доме.
– Там же, друг, ни дверей, ни окошек не стало уж, - как же там?
– и облизнул Семеныч запавшие губы.
– Его дело! Раз воздух свежий любит, нехай там ночует!
Тут всем старикам сразу показалось, что он должен попросить для товарища одеяло, и они переглянулись встревоженно, но он резко и плотно притворил дверь и, когда Семеныч вздумал задвинуть засов, остановил его руку:
– Что-о? Боишься, что украдут тебя?.. Ничего, горбатый, со мной не украдут, - не бойся!
– Ты - мужчина, конечно, здоровый: вид имеешь, - согласился Семеныч и почесал пальцем горб.
Бородатый Гаврила лежал на своем топчане и глядел на вошедшего люто, безволосый Нефед сидел на своем и глядел кротко, хотя и пытливо, а Семеныч подавал ночному гостю, усевшемуся за стол, черствую горбушку хлеба и говорил:
– Так-то вот... Хлеба больше ни кусочка нет... Завтра срок нам выходит за хлебом в город итить, а это было на утро себе оставили... Ну, уж ешь, когда голод имеешь... Мы в двадцать первом сами голодали, знаем.
Гость покачал головой в мокрой тяжелой кепке, взял в очень широкие лапы горбушку, посмотрел на нее презрительно, переломил пополам и сказал густо:
– Вина станешь!
– Вина не имеем, - ответил горбатый.
– Ка-ак это не имеем? Чтоб сейчас было!.. На винограднику сидят, да чтоб вина не имели!..
– Вино же наше в городе...
– В подвале наше вино!
– буркнул, кипя, Гаврила.
– В обчественном подвале, - добавил Нефед ласково.
– Ну-к что же, что в подвале? Небось, таскаете для обиходу?
– А вот завтра за хлебом итить, - не миновать ведро вина продавать... А так чтоб бутылочками, там не дозволяют.
И светло-голубыми глазами прощупывал Семеныч карие глаза гостя, не сказал ли он лишнего и верит ли тот, или нет.
– Табаку у нас захочешь просить, тоже не проси: не курящие!
– срыву поддержал его Гаврила.