Устный счет
Шрифт:
– Бросил?
– уже лукаво спросила женщина.
– Да ведь как сказать... Из-за вашей сестры дело вышло: обоюдная драка...
– Это с кем? С зятем?
– Нет, это с другим... Так что посля этой драки пришлось от этого дела отойтить... Сторожем на будку поступил...
– В сторожах на будке и я служил, - как же!
– радостно заулыбался Нефед и нежно дотронулся пальцем до свежей кучки пепла, только что свалившейся на стол с ее папиросы.
– Ничего, служба легкая в сторожах, ничего... И землей занимался там, - огород был у нас с бабой...
– А баба
– спросила женщина.
– В тифу она, в тифу померла, как же... В тифу!..
И пожал Нефед раза два удивленно левым плечом, а тот самый палец его, который только что нежно касался теплого пепла, теперь робко коснулся лужицы вина около ее чашки.
– А твоя баба?
– спросила женщина Семеныча, но тот замахал в ее сторону плоской рукой и морщины около глаз собрал так, как будто ему даже неловко стало.
– Моя баба!.. Моя баба последняя, - если ты знать это хочешь, - потому у меня их всех ровно три было... Последняя, уж она девятнадцать лет, как косточки ее гниют на погосте... Девятнадцать... Даже поболе немного... И скажу я тебе, на двадцать пять годов она моложе меня была, а... говорится: смерть причину знает...
– Уколошматил ты ее, дед, а? Говори правду!
– строго сказала женщина и брови сжала.
– Пальцем никогда не тронул!.. Что ты!..
– встревожился Семеныч и даже голову поднял.
– Пальцем никогда!.. Я? Что ты меня за изверга почитаешь, чтобы я жену свою бил?.. А-я-яй!.. Вот как на человека другой человек зря подумать может!..
И будто потемнел с лица от обиды Семеныч, только глаза стали еще белее, так что женщина срыву поднялась и чмокнула его в желтую бороду.
И почему-то тут же ухватился за свою бороду - не совсем еще седую Гаврила и раза два старательно провел по ней ладонью, как будто стала она ему значительнее и дороже; Нефед же вздохнул и пошел подбросить хворосту в печку, чтобы женщине, сидевшей в одной рубашке, было теплей и чтобы как следует высохли ее чулки и ботинки, заляпанные грязью.
Иные от вина только глубже замыкаются в себя, дичают, однако огромное большинство людей становится общительнее, легкомысленнее, довольнее собою, ярче.
Но, может быть, и женщина в одной рубашке, с родинкой на правой щеке и выпуклыми серыми глазами заставляла трех стариков прихорашивать себя хотя бы в прошлом.
Говорил Семеныч, приподняв, насколько мог, голову и напыжась:
– А когда Скобелев-генерал, - а ведь он же, эх, и герой был, - из героев герой!
– когда поднял он в руке крест золотой, - второй степени Георгий, - да как крикнет: "А это, братцы-молодцы, тому я только дам, кто у вас из молодцов молодец!.." Фельдфебель было наш, так уж он полагал: ему!.. Эх, чуть в него, в Скобелева, глазами не вскочит... А ротный наш, капитан Можаров, на меня головой кивает: "Вот кто один у меня из молодцов молодец, из удальцов удалец!.. Два креста он уже заработал, не иначе на него и третий целится!.."
– Дал?
– спросила женщина.
– Скобелев-то?.. А как же!.. Сам приколол булавкой... По-це-ло-ва-ал при всех даже!..
Тут Семеныч как-то скрипуче всхлипнул, и мокрые глаза у него стали. Но это
– А новобранец тогда у нас был один, - до чего чуден!.. "С петухом, говорит, или же с конем крест этот тебе дали?.." С пе-ту-хо-ом! И выдумает, серость!.. Это он орла, какие на медалях, за петуха счел!
Гаврила буркнул недовольно:
– Нет уж теперь тех орлов-медалей!.. И кресты тоже в отставку все вышли...
– А прежде я пенсию за них получал!
Гаврила смотрел на женщину быком и вдруг быком же, как будто боднуть ее хотел, нагнул и сунул к ней срыву лысую голову затылком вперед.
– Гляди!.. Клади сюда палец!
И сам захватил руку женщины и поднес к своему затылку.
– Видала, бугор какой?.. Это же кость у меня топором рассеченная была до самого мозгу и опять срослась!..
– Это из-за бабы той?
– спросила женщина.
– В девицах она тогда еще была... Думали все, что мне с такой раной не жить... А я топор у него вырвал, да его насмерть!.. А после того только лег я без памяти... Так мне потом говорили в больнице: "Это ж небывалое во веки веков!.. За деньги показывать можно, чтоб с такой раной человека ты убил хладнокровным манером, да еще и жив остался!.."
– А суд был?
– спросила женщина.
– Так, проформа одна, - качнул Гаврила бородою.
– Это ж обоюдное считается, и топор был его, а вовсе ж не мой...
– А у тебя, старичок, сроду бороды не было?
– спросила женщина Нефеда.
– Как не быть? Бы-ла!
– ретиво стал на свою защиту Нефед.
– Как же человеку без этого?.. И усы тоже носил... Только я у немцев жил, в колонии, одним словом, у них эту привычку я взял - бриться... Эти немцы... известно... у них я жил - беды-горя не видел... Целый год колбасы наворачивал... А что касается пива если, так у них же у каждого бочка в погребице... Бывалыча, сколько хочешь нацедишь себе и пьешь... Это вроде у них за чистую воду считалось...
– Прижали теперь и немцев, - сказала женщина.
– Говорят, что не без этого... А я же у них первый работник был!.. И даже так я у них привык, - по-ихнему понимал!.. Почти я все у них понимал, что они говорили, ей-богу!..
Когда четверть допили, оказалось, что просохли уже ботинки и платье женщины.
Она сказала довольно:
– Ну вот, хорошо-то как!.. А то мне что-то уж холодно стало...
И начала одеваться.
Высокие ботинки свои она зашнуровала не спеша, потом открыла дверь.
– Никак и дождя уж нет, - смотри ты!.. И месяц даже...
– сказала она совсем трезво.
– Надо бы мне пойти прогуляться...
– Прогуляйся, а то как же, - понятливо сказал Семеныч.
Она оделась, даже застегнула свой плащ, и вышла.
Гаврила начал прибирать со стола посуду. Нефед ломал на колене хворост и подкидывал в печку, чтобы женщине было теплее спать. Семеныч заботливо устраивал свою постель, которую нужно было уступить ей, как самую чистую и удобную. Однако прошло уже минут десять, - женщина не возвращалась.