Утолю твои печали
Шрифт:
Он выбрался наружу, там его никто не ждал.
* * *
Арвид внес ее домой, отпустил. Глаза ее были закрыты. Он взял ее за плечи чуть встряхнул.
– Ксюша... очнись...
Голова ее мотнулась, но глаза она приоткрыла. Затуманенный взгляд бессмысленно скользнул по нему, мимо... Но предметы знакомой обстановки разбудили сознание, и в глазах появилось выражение узнавания. Глаза метнулись назад, к нему.
– Арвид, - стоном вырвалось у нее.
– Олега они ... они...
– Я знаю, Ксюшенька... Знаю все... Не надо...
– Это я...
– Нет.
– Ты ничего не знаешь!
– закричала она вдруг со злостью.
–
– Не смей так думать. Это неправда. Ты только мучаешь себя.
Она замотала головой, отталкивая его, пытаясь освободиться от его рук... Потом закрыла лицо. Она плакала бессильно и безутешно, и никакие слова помочь сейчас не могли, от них ей стало бы только хуже. Это были слезы отчаяния и боли, они не приносили облегчения, только отнимали последние силы. Ноги не держали ее, Арвид поднял ее на руки и понес в ванную.
Она все же пыталась слабо сопротивляться когда Арвид раздевал ее, но сил хватило только на недавнюю вспышку злости.
Арвид выбросил в мусорное ведро растерзанную одежду, туда же полетела его рубашка, и, прижимая Ксению к себе, он встал под душ.
Впервые мог прикоснуться к ней наяву, прижать, и почувствовать нежную бархатистость кожи, вдохнуть аромат ее тела... Но Боже, Боже! Ни в каком сне ему не приснилось, что это будет вот так, и все другие чувства растворятся в безмерной пронзительной жалости, и единственным его желанием будет - помочь ей, что-то для нее сделать. И одновременно - отчаяние беспомощности. Арвиду казалось, что его руки грубы, неловки, причиняют ей боль. Ксения была подобна хрупкому мотыльку со сломанными, безжалостно измятыми крылышками. И как исцелить ее крылышки, если
каждое прикосновение ранит их еще больше. Что он мог сделать, кроме как отдать ей свою нежность? И он никогда еще не был так осторожен и бережен.
Прохладная вода немного привела ее в чувство, но от слабости она зябко задрожала, бессознательно теснее прижалась к Арвиду, согреваясь о его тело, уронила голову ему на грудь. Арвид гладил ее волосы, укрывал ладонями плечи, желая отдать все свое тепло.
Потом ванна наполнилась теплой водой, и Ксения лежала с закрытыми глазами в полузабытье, прижимаясь щекой к прохладной эмали. Она безропотно позволила Арвиду тщательно вымыть ее. Казалось, что комок в горле не может быть еще горше и удушливее - но он понял, что ошибается, обнаружив точечные следы уколов на сгибе локтя. Ей что-то кололи, Ксения и сейчас еще была под воздействием какого-то препарата...
Потом Арвид завернул ее в большую махровую простыню, уложил в кровать. Ксюша сразу уснула, а может, - впала в забытье. Арвид несколько секунд всматривался в ее лицо, слушал дыхание. Дольше он не позволил себе оставаться с ней рядом, переоделся в сухое и вышел.
* * *
...Когда он открыл багажник, человек удушливо захрипел, задергался, пытаясь сильнее изогнуться назад. Арвид коротко провел лезвием ножа по веревке, натянутой между его шеей и ногами, которые тот старался держать как можно ближе к голове, что уже плохо удавалось. Он мучительно заперхал, завертел головой, пытаясь высвободить шею из затянувшейся петли. Арвид одним движением освободил веревку, за шиворот выдернул мужчину из багажника. Тот закричал - от испуга ли, от боли в застывших в неестественном положении мышцах ли - Арвид с силой ударил его по лицу тыльной стороной ладони, и он поперхнулся криком. Стоять он не мог - ноги не держали, и Арвид проволок его до двери, толкнул в салон, сел за руль.
–
– Какой?
– сипло, не понимая, спросил тот.
Арвид всем телом повернулся к своему "пассажиру":
– Адрес!?
Парень подался от него, пытаясь подальше отодвинуться, забормотал торопливо:
– Щас... Эта... Кто с ней?.. Еще?..
У Арвида к горлу вдруг подкатилась тошнота. Никогда в жизни он не испытывал такого чувства брезгливости, как сейчас. Арвиду показалось, что если он прикоснется к этому существу, его стошнит. Он разжал кулак, устало вытолкнул:
– Говори.
...Арвида не было около трех часов. Вернувшись, он не зашел к Ксении, только приоткрыл двери, прислушался к ее дыханию. Прошел в ванную, снял с себя все и сложил в большой пластиковый мешок. Туда же вытряхнул одежду из мусорного ведра. Потом встал под душ, расслабил все мышцы и внезапно понял, как он устал. Несколько последних часов все в нем было напряжено до звона, до боли, так начинают болеть челюсти от непрестанно стиснутых зубов. И теперь, когда усилием воли он заставил себя сбросить это напряжение, навалилась смертельная усталость. Арвиду вдруг захотелось заплакать, зажгло глаза. Но если слезы и были, то они мешались с потоками воды. Он до красна растер тело мочалкой, потом включил душ на полную силу. Облачившись во все свежее, он почувствовал себя чуточку лучше.
Остаток ночи он провел в кресле, рядом с Ксенией. Смотрел в ее лицо, в слабом свете ночной лампы оно выглядело еще бледнее, тоньше и беззащитнее, и старался не думать о событиях прошедшего дня. Но завтрашний день обещал быть не легче. Он боялся новых слез Ксени, ее бессмысленного самоистязания, чувства вины. Ее состояние его тревожило. Даже сейчас, у спящей, лицо ее не стало спокойным: чуть приподнятые брови, морщинка между ними, опущенные уголки губ - все это было едва приметно, но сердце Арвида щемило от застывшего на ее лице вопроса: за что?
* * *
Арвид уходил не потому, что ему было тягостно дома. Хотя, конечно, дышалось там не полной грудью. Так всегда, если в семье несчастье или кто-то серьезно болен. Но в обузу ему это не было - само существование Ксении искупало все тяготы. Он легко прощал ей недобрые, злые слова, оскорбления, обиды - это был ее способ защиты от жестокости мира. Все это было направлено не на него. Просто он был ближе всех, представителем этого самого мира, а больше-то рядом никого и не было - не свекра же хлестать словами наотмашь. Арвид добровольно взял на себя роль "громоотвода", даже радовался - пусть в него бьет, пусть освобождается Ксения от зла, пропитавшего ее насквозь. Пусть поскорее выплеснет всю черноту, которая уродует душу ее.
...Он уходил, когда чувствовал, что Ксюше лучше побыть одной.
Ему нравилось просто ходить по улицам. В этом городе он не был целую вечность, целую жизнь. Теперь приятно было узнавать давно знакомые места, дома, скверы. Со многими были связаны воспоминания. Одновременно, он будто знакомился с городом заново - дома стали другими: постарели или наоборот, помолодели, заново отремонтированные или перестроенные; подросли, заматерели деревья, а некоторых "стариков" Арвид не нашел; и улицы как будто стали уже с тех пор, когда они бегали по ним вдвоем... Олежке по ним больше не ходить... Порой ему не хватало сил не поддаться этим горьким мыслям, на сердце становилось тяжело. Тогда он торопился вернуться домой, в тепло, напитанное запахом любимой женщины, в наполненную ее дыханием тишину...