Утопия в России
Шрифт:
Маяковский, кажется, больше всех увлечен "утопизацией" жанра. Однако будущее, которое он показывает в Пятом Интернационале (1922), - всего лишь набор общих мест: цветущая Сахара, аэропланы, радио, визит марсиан, праздники, хорошее настроение без алкоголя. В Летающем пролетарии (1925) после оживленного рассказа о войне между коммунизмом и капитализмом описывается день "довольного гражданина" XXX века: четыре часа работы (нажимание кнопок под музыку), час занятий, два часа отдыха, разъезды и слушание радио, которое заменяет книгу. В остальное время - занятия спортом и танцы под открытым небом. Эти экскурсы в будущее, вероятно, всего лишь развлечение для Маяковского, но его мольба о воскресении, обращенная к Химику будущего в лирической поэме Про это (1923), звучит убедительно: поэт верит в пророчества Федорова.
Возрождение книжного рынка при НЭП'е заставляет поэзию уступить место прозе. В 1923 году один из главных пролетарских писателей и теоретиков Ю. Либединский (1898 - 1959), говоря о темах новой литературы, отводит особое место "социалистическому утопическому роману" и "революционной драматической утопии", которые должны изображать "близящуюся немецкую
Первый советский утопический роман Страна Гонгури В. Итина (1893 1945) появился в 1922 году (написан в 1918). В нем рассказывается о путешествиях большевика по коммунистическому миру, который находится в ином измерении. Утопическая часть книги могла быть написана десятилетием раньше, настолько она пропитана духом символизма. Более близкий к действительности Грядущий мир (1923) Я. Окунева (1882 - 1932) показывает воплощение самых крайних коммунистических лозунгов. Земля - единый город, единая коммуна без наций и государств. Семьи больше нет: дети принадлежат коммуне. Правительства нет: для организации трудовых армий достаточно статистического бюро. Граждане (называемые "единицами силы") добровольно и охотно выполняют любую работу, полезную для общества. За этим романом последовали другие: Гибель Британии (1926) С. Григорьева, Через тысячу лет (1928) В. Никольского, Следующий мир (1930) Э. Зеликовича. В этих описаниях идеи Пролеткульта легко соединяются с ортодоксальным марксизмом и традиционными темами: преобразование Земли, покорение космоса, победа над смертью. Темы Федорова соединяются с марксизмом. Федоровство связывает эпохи до и после 1917 года.
Ожидание "последнего боя" подогревается властями, заинтересованными в том, чтобы страна находилась в состоянии всеобщей мобилизации. Тон задается двумя бывшими эмигрантами И. Эренбургом (1891 - 1967) и А. Толстым (1882 1945), знающими все ухищрения модной прозы. Первый создает образ упадочнической Европы в Хулио Хуренито (1921) и особенно в Тресте Д. Е. (1923). В последнем романе рассказывается о разрушении Европы ("Д. Е." сокращение латинского "деструкция Европы" и русского "Даешь Европу!"), затеянной авантюристом, который страдает от любви к одной европеянке, и финансируемой тремя американскими миллиардерами. Трест провоцирует конфликты. Воинственная Франция уничтожает Германию, истощенную репарациями (в 1923 году Франция оккупировала Рур). Только бактериологическое оружие может остановить Красную армию, которая обрушивается на Европу. В 1940 году, после ужасной гражданской войны, Европа похожа на пустыню, оставшиеся в живых стали варварами и каннибалами.
Десятки романов были написаны на подобные сюжеты [Библиография в: Л. Геллер, 1985]. Их авторами могли быть писатели первого ряда (Вс. Иванов, А. Толстой, В. Катаев, Б. Лавренев, Б. Ясенский) или третьего, основа не менялась: суммарная картина декадентского Запада (по карикатурам О. Дикса или Г. Гросса); война, вызванная открытием, которое способно изменять историю (гипнотический аппарат, делающий любое оружие бесполезным, смертоносные лучи, волновая машина, вызывающая панический страх), или политическим кризисом; в финале - созыв Мировых Советов. Революционная война распространяется и на космос, как в Аэлите (1922) А. Толстого. "Следующий мир" Зеликовича - о том, как коммунистическая планета экспортирует революцию на соседнюю планету, страдающую под игом капитализма. Во время военной экспедиции коммунисты истребляют защитников буржуазии, а главный герой с радостным возбуждением нажимает на кнопку луча смерти. В этом романе война против классовых врагов проникает внутрь утопии, как в "Летающем пролетарии" Маяковского. В то время, как утопия в обычном смысле слова исчезает из советской литературы, утопия войны то и дело дает о себе знать на протяжении 30-х годов: в эпизодах (Дорога на Океан (1936) Л. Леонова) или в качестве сюжетной основы (На Востоке (1936) П. Павленко и Первый удар (1939) Н. Шпанова).
Крестьянские и анархистские контрутопии
Революционная коммунистическая утопия вызвала появление контрутопий, контрмоделей. Первая из них - крестьянская. "Крестьянские" поэты (см. конец главы "Народный утопизм XVII-XX веков") воспевают революцию как воскресение, преображение, обещание крестьянского рая справедливости и всеобщего братства. Вместе с пролетарским поэтом М. Герасимовым Есенин и Клычков создают один из первых сценариев советского кино Зовущие зори (1918) - гедонистическую картину будущего с фабриками без дыма. Пролетарские и крестьянские поэты обращаются к одним и тем же ценностям (братство, радость, труд) и образам будущего (сад, весна, заря, солнце). Космическая борьба между силами мрака и света наполняет революционные "библейские" стихи Есенина и поэзию пролетарских поэтов-космистов (которые после разочарования в НЭПе вернутся к лирике). Однако "строитель мостов к невидимому миру" не видит вокруг того социализма, о котором он мечтал (письмо Есенина к Е. Лившицу, август 1920). Крестьянский утопизм питает прозу и поэзию Клюева и Клычкова, но настоящая крестьянская контрутопия создается не ими, а экономистом и литератором А. Чаяновым (1888 - 1937, расстрелян). Под псевдонимом Ивана Кремнева он предлагает в 1920 году в своем Путешествии брата Алексея в страну крестьянской утопии другой путь развития России, отличный от этатистского принудительного большевизма. "Путешествие" начинается в 1921 году, с опережением на год, что позволяет автору показать триумф коллективистских (в частности, антисемейных) принципов коммунизма. Герой, занимающий высокий пост в Мировом совете по экономике, падает в обморок и приходит в себя в 1984 году7 в малолюдной Москве, сохранившей все свое культурное
Вторая контрмодель - анархистская. Она также возрождает старые мифы: идеальное казачье сообщество, воспетое Гоголем в "Тарасе Бульбе", воплощается в республике Гуляй-Поле, которая была основана свободнической армией Махно, в то время как анархистские общины практикуют свободную жизнь без власти (ср. Голый год Пильняка, 1921). Литературная и художественная жизнь анархистов изучена мало. Тем не менее пресса и издательства анархистов опубликовали множество сочинений, анализ которых - дело будущего. Анархисты организовывали митинги, ставили спектакли. В их московском журнале Анархия сотрудничали художники-авангардисты Татлин, Малевич, Родченко.
Самые плодовитые авторы-анархисты - братья А. и В. Гордины, лидеры фракции петроградских анархистов-коммунистов, основатели сперва экстремистского "пананархизма", затем умеренного по отношению к большевикам "универсализма". В 1917 - 1920 годах Гордины опубликовали множество теоретических текстов, а также сказок, стихотворений, рассказов, которые нередко принимали форму утопии, как серия "драм-побед" или "триумфедий". Самый весомый труд Гординых - "поэма-утопия" Анархия в мечте. Страна-Анархия (1919). Ее герои - "пятеро угнетенных": "Я" (индивидуум), Рабочий, Женщина, Нация и Юность. Они странствуют по миру в поисках страны свободы. Их поиски заканчиваются в Стране-Анархии, расположившейся на пяти горах (Равенство, Братство, Любовь, Свобода, Творчество), которым соответствуют пять морей (коммунизм, космизм, "гинизм", анархизм и аморфизм), пять солнц и т. д. Согласно канонической схеме, проводник открывает им смысл каждого символа, просвещает каждого "угнетенного", показывает им центральную часть страны - Пантехнический Сад. Анархо-утопическая жизнь основывается прежде всего на отказе от рационалистического научного сознания мира. "Мы допотопные люди, - говорит гид, - мы верим в чудеса и творим чудеса" [Гордины 1919, 35, 82]. В сущности, это сказочный мир: летают дома и лошади, жители могут воздействовать на предметы на расстоянии, создают новые звуки и цвета. Принцип свободного творчества, который усваивается в "социо-техникуме", позволяет преодолеть мир форм. Самое удивительное в этой феерии, кроме ее цветистого аллегорического стиля, заявленного уже в заглавии, - родство с мечтами Хлебникова и супрематистскими идеями Малевича. Это впечатление усиливается при чтении фантастического трактата-утопии, сочиненного В. Гординым, писавшим под псевдонимом "Беоби" (напоминающем о знаменитом стихотворении Хлебникова). Он датирует свое произведение "вторым годом после сотворения человечества". Поссорившись по идеологическим причинам со своим братом, В. Гордин описывает языком, полным неологизмов (перевод с "языка АО"), "план Человечества АО", основанный на принципе изобретательности, отвергающем все государственные и социальные институты (а также - свободную любовь) во имя "диктатуры Ума"8.
Историка русской литературы могла бы заинтересовать связь идей Гордина с продолжателями хлебниковской и "заумной" линии в поэзии: А. Туфановым, А. Чичериным, Д. Хармсом. А также - родство с поэзией Маяковского, Н. Заболоцкого и забытого ныне биокосмиста-имморталиста А. Ярославского (1896-1929), который переложил федоровские проекты в псевдофутуристские стихи: "Мы умираем только потому, что кто-то сказал нам, что нужно умирать <...>. Вы можете избавиться от привычки к смерти - и с завтрашнего дня вступить в бессмертие!" [Ярославский, 47].
Рядом с этими неугомонными поэтами проза А. Карелина (1863-1926), известного анархо-коммуниста, считавшегося преемником Кропоткина, автора многочисленных теоретических статей, кажется совсем скромной. Заметим, что в 1919-1921 годах он редактировал в Москве журнал Вольная жизнь, противопоставлявший свою "анархистскую культуру" коммунистической. Журнал Карелина, лишенный государственного финансирования, выглядел Золушкой рядом с роскошным "Пламенем". Структура "Вольной жизни" мало чем отличается от журнала Луначарского: поэзия (менее разнообразная), популярные статьи, художественные обзоры, истории утопистов, настаивающие, к примеру, на анархистских наклонностях Оуэна или Фурье. Христос-социалист Луначарского становится анархистом у Карелина, и т. д. На подобных сравнениях удобно было бы показать фундаментальное единство любых проявлений утопизма. Россия в 1930 году Карелина - классическая утопия, несмотря на довольно сложную композицию: герой слушает рассказ своего друга, которому снится будущее, однако это не рассказ, а пересказ статьи из журнала, в которой два английских путешественника рассказывают о своем посещении страны анархистов. Учетверенная нарративная инстанция не добавляет глубины повествованию. Англичане переезжают из одной деревни-коммуны в другую и беседуют с их обитателями. Эти беседы ведутся вокруг того, о чем Кропоткин и сам Карелин говорят в своих теоретических работах: натуральный обмен, свободное распределение труда, жизнь в коммунах, основанная на солидарности, союз города и деревни без насильной урбанизации. Переход к анархо-коммунистической системе совершается без принуждения. Более того, никакие законы, кроме этических, не регулируют жизнь коммун. Только убеждение и нравственный авторитет могут влиять на решение каждой личности. Ненасилие (как в толстовских общинах) - главная черта этой утопии, выделяющая ее из общего фона революционной эпохи.