Утопленник
Шрифт:
На стене — певица на плакате, которую он видел на майке Максим, и скорее всего та, какая напрягала её уши в плеере за столом. С обеих сторон дневника прилежно подставлены фигурки: красочная фарфоровая статуэтка — грааль с глобусом овитый красной розой и белой лилией, и вторая — белый бюстик размером не более семи сантиметров… Бюстик Геббельса.
Альберт непроизвольно достал сигару, переводя глаза с одной фигурки на другую, выругался одними губами. «Как-то не стыкуются эти две вещи. Правда… с какой стороны посмотреть». Помедлив, постукивая пальцами по сигаре, он открыл титульный лист. Глаза резануло…
«Ты
БОГ ХОЧЕТ, ЧТОБЫ ТЫ СДОХ! А ДЬВОЛ — ТЕБЯ ТРАХНУТЬ!»
«Добрая деточка, однако. Но правда на её стороне — если подсматриваешь в замочную скважину, то слушай и знай, что о тебе думают и говорят, что ты — ржавый. Ничего, мы не такие, и это переживём. Главное, чтобы вы сами такими не стали, главное — чтобы ваши дети…» Профессор ухмыльнулся, с ехидной ненавистью натянул улыбку на тонких губах.
Он перелистнул страницу.
Ответь мне, тварь, на вопрос: «КОГДА МИР УБИВАЕТ ЧЕЛОВЕКА, ПОЧЕМУ ТОГДА ЧЕЛОВЕК НЕ МОЖЕТ УБИТЬ МИР?!» Под фразой живописная картина карандашами и фломастерами — громадный кулак с небес бьёт по земному шару.
Альберт перелистнул.
«ВЕСЬ МИР МОЖЕТ РАБОТАТЬ НА ОДНОГО!»
Слово «работать» перечёркнуто и сверху небрежным почерком исправлено на — «СЛУЖИТЬ», слово «служить» перечёркнуто и выше — «РАБСТВОВАТЬ». И рисунок — сизо-красный ехидно улыбающийся монстр руководит своими марионетками с помощью тонких струн исходящих от корявых пальцев.
На следующих страницах три уродливых черепа типа каких-то демонов с разными настроями: злой, хохочущий и мыслящий, которые обнимают девушку с отрезанным носом, улыбающуюся, опирающуюся спиной на своих друзей.
«Красивая, хоть и изуродована», — подумал Альберт. Голая грудь девушки выдвинута на передний план, где полукругом над соском синими чернилами, скорее всего это наколка, написано: «ВЫПЕЙ МОЛОКА, СУКА, И ОТРАВИСЬ».
Под рисунком написано изречение: «НЕ КАЖДАЯ ТВАРЬ — ТЕБЕ ВРАГ, НЕ КАЖДЫЙ ЧЕЛОВЕК — ТЕБЕ ДРУГ».
— Да, это я уже слышал, но я бы сказал немного по-другому… — тихо произнёс Альберт. — Не каждый враг — тварь, не каждый друг — человек. — И он посмотрел на мизерную наколку на безымянном пальце левой ладони — перевёрнутую пентаграмму.
Дальше, на других листах…
«ИСТИНА ЛИШЬ ОДНА — СПРАВЕДЛИВОСТЬ».
Под ней рисунок во весь лист, где изображён коловрат пылающий золотым и красным огнями.
Все правые страницы исписаны крупным текстом.
Минут двадцать Альберт рассматривал и читал личную или, возможно, где-то подсмотренную философию Максим, изложенную на бумаге. Больше половины дневника пустых страниц: ещё много возникших мыслей и идей она впишет сюда. Но на последней странице был ещё рисунок — треснутая, изломленная пирамида с глазом внутри и вверху, чуть сбоку, словно число в квадрате, образ Че Гевара. Внизу очень мелкими буквами написано:
«Мы наш, мы новый мир построен, мы всех повесим, а затем…»
— А ты, Максим, оказывается не то, что из себя представляешь в свете. — Профессор покрутил в руке фигурку Геббельса, поразмышляв, открыл высокую створу окна. Повеяло прохладой и благоуханием молодой зелени. Он сильно размахнулся и швырнул далеко-далеко за высокий кирпичный забор на чужую территорию частного дома.
Одно Альберт не понял, почему Максим назвала дневник: «КОГДА Я УБИВАЮ
При выходе из комнаты Альберт замешкался, держа ручку открытой двери, повернулся. Он ткнул пальцем в комнату словно в живой организм, и произнёс:
— Всё в твоей голове перемешалось, Макс. Ища правду, истину и справедливость, твоя, неправильно сформировавшаяся ненависть, творя каскад проступков, рано или поздно тебя сожжёт. В прах. — Профессор расплылся в улыбке, погрозил комнате пальцем и тихо прикрыл дверь с угасающей мыслю: «Куда он мог скрыть…»
Глава 4
1
Три мотоцикла быстро приближались со стороны дороги электростанции, которую собирались закрывать и на месте строить более грандиозную, благо деньги местные богатеи выделили.
Максим, улыбаясь, махнула им рукой. Она провела по себе взглядом, проверив, благопристойно ли выглядит, и шагнула чуть ли не под колёса. Три байка одновременно произвели разворот и подкатили к её ногам. Жизз не снимая чёрного шлема, поиграл ручкой газа, заставляя мотор надрываться, напустил ядовитых выхлопных газов в знак приветствия. Наконец он заглушил мотор, снял шлем, где крупными цифрами под наклоном, словно мазанули небрежно кистью — число 13.
— Ух ты, моя Макс просто восхитительна! — крикнул он. — Сейчас из-за ревности сам себе пойду и набью морду! — Жека покрутил ключами у виска и бросил Максим. — Сегодня ты нас будешь убивать. — Он слез с мотоцикла, вытянул сапогом подножку, подошёл к Макс и долгим поцелуем впился в её губы. Его широкая спина — спина качка — высвечивала огромным кругом коловрата на косухе. На рукавах, чуть ниже плеч, одноголовые орлы раскинули крылья, взирали грозными взглядами.
На более «утончённом» одноместном байке красного и чёрного цветов, где повсюду хромированные паутины, на чёрных трубах, задранных под сиденье, с обеих сторон надпись: «THE OLD WORLD IS DEAD». Что означало — как переводила сама Рамси — «Старый мир давно подох, скотина». Всю идею, то, что подразумевала Решка-Рамси, взяла из книги Ричарда Мэтисона «Я легенда». Она настолько прониклась концовкой, что перетащила замысел в свою действительность и иногда ей казалось, что вся их готичность, игра в вампиризм, наряды, краски, музыка, и всё остальное — взаправдашние.
Решка-Рамси скинула шлем, волосы ниспали до плеч, причёска точь-в-точь как у Максим — с неё и перенимала всё — и писклявым, но приятным голоском крикнула:
— Я люблю тебя, Макс! — Ладе только недавно исполнилось семнадцать лет, и родители ни в какую не соглашались покупать ей байк. Пока не науськал парень из института, ухлёстывающий за ней: принёс ей крюк, сам привязал к нему толстенную верёвку и куртку. И глупышка Решка инсценировала повешение в собственной комнате. После такого её родители были готовы ради дочери с небес бога украсть и продать дьяволу. Ну или подарить. Парень спрятался под кроватью и, естественно, этого «придурка» нашли и такого влепили за террор их лопнувших нервов, что урок он запомнит не только на эту жизнь, но и последующие, пока не станет Богом. Или — хлопнется в демоны.