Утопленник
Шрифт:
Вокруг вырезанного мраморного квадрата в полу беседки, обложенного цветами, проводить Римму в последний путь собрались Богдан, Павел, Альберт и Потап. Сотрудников из фирмы не пригласили. Анжела под видом переживания горя, пока собиралась, рюмку за рюмкой выпила бутылку водки, споткнулась о напольную вазу в спальне и вывихнула ногу. Вероника опробовала новую веганскую диету и, кажется, отравилась нитратами. Хотя Павел подозревал, что ни в этом дело. Третьи сутки Ника шарахается от зеркал, иногда озирается в комнате, заглядывает в разные уголки: за диван, под кровать, открывает дверцы шифоньера и долго задумчиво вслушивается. На вопрос, что происходит, нервно хихикает, жмёт плечами и ни разу не села за
Альберт держал позолоченную урну над ямкой, прикрыл веки, что-то нашёптывал. Мужчины стояли с хмурыми лицами, не переговаривались, будто никогда не были друзьями. Павел несколько раз щёлкнул фотоаппаратом, снял ремешок с плеча, убрал в кожаный кейс.
— Обязательно мне одно фото, — покачал указательным пальцем Альберт, продолжил нашёптывать, едва не касаясь губами урны.
«Что он там шепчет? — раздражённо подумал Потап. — Не понимаю, как инициатива перешла в его руки?» Он отошёл от беседки и осмотрел дом. Чтобы память о Римме оставалась здесь, придётся переоформлять имущество. Как нелепо так погибнуть. Что за дикие шутки, за такое убить не грех. Шутника пока не нашли, да и вряд ли теперь найдут. Хотя Потап сам постарался замять дело, хорошо «подогрел» нужных людей.
Северный ветерок немного охладил летний зной, подуло свежестью и ароматом акаций. Потап встревоженно вслушался, где-то очень далеко тоскливо выла псина, настолько истошно, что создалось впечатление — пёс старался донести вой сюда, иногда срывался на захлёбывающийся хрип. Мурашки поползли по коже, Потап вздрогнул и вернулся к ротонде — пора закладывать урну.
— Зачем тебе её фото? — спросил Потап, приблизившись к Альберту.
— Но ведь я был пару раз с ней тесно знаком. Слишком тесно. Мне она крайне симпатизировала. И у нас с ней были личные небольшие секреты.
Потап ревниво покачал головой, цыкнул губами, спросил:
— Не пора закладывать?
Профессор поднял запястье и взглянул на часы.
— Через минуту. Надеюсь, на этот раз, пока изготовим и поставим бюст, никто не посмеет подшутить и откопать.
Потап вскинул глаза. Подшутить? Но никто не знает, как она умерла. Кроме Даниила. Или совпадение? Но… Альберт сказал «на этот раз». Потап увидел перед мысленным взором «гелендваген» медленно проезжающий, отворачивающееся лицо Профессора и злобные глаза Дэвида. Значит, был ещё раз — до этого?
— Всё, опускаем, — вскрикнул Потап.
Профессор встал на колено и опустил урну на дно. Потом взял коробку с золотыми украшениями, принадлежащие Римме, и высыпал. Накануне вечером Потап обыскал весь дом, хотел найти крестики, которые дарил Даниил, чтобы опустить вместе с прахом, но так и не нашёл.
Профессор достал из кармана белого льняного пиджака крупную фигурку золотого тельца, приподнял над головой и показал каждому. Самодовольная улыбка напрягла губы. Альберт поклонился и осторожно поставил фигурку на плоскую крышку урны. Он воздвиг к небу указательный палец и процитировал:
— Возложите каждый свой меч на бедро своё, пройдите по стану от ворот до ворот и обратно, и убивайте каждый брата своего, каждый друга своего, каждый ближнего своего…
Павел с Богданом недоумённо переглянулись. Потап зашёл к Профессору со стороны лица и заглянул в глаза. Альберт его не замечал, смотрел вдаль и, казалось, улыбался кому-то невидимому. С висков стекали струйки пота и тонули в густой чёрной бороде. Профессор развёл ладони, всем улыбнулся, сказал:
— Свершилось. Она не погибнет в нашей памяти. — Он отошёл
На мгновение Потап успел заметить лукавые глаза, еле заметную злобную ухмылку.
— Думаю, ей будет там хорошо. — Альберт, прощаясь, пожал всем руки и удалился.
2
За пыльным окном с тёмного неба в землю ударила молния. Стёкла задрожали от раската грома, словно рядом разорвалась россыпь снарядов. Римма опустила ступни с грязной серой простыни. Мучительное измождение во всём теле. Отрешённые, словно мёртвые глаза оглядели комнату. Неимоверно хотелось рыдать.
— Мне так одиноко, — с губ слетел всхлип. — Больно… нет сил терпеть… Я вижу проклятия… мою душу вырвали, убили, сгноили… как же хочется умереть. Больше нет воли к жизни… больше нет разума… больше нет людских судеб. Мы все горим и падаем… в безызвестность. Наш мир рухнул… и впереди лишь вечная агония мерзости… Страшно дышать… Страшно жить… страшно… — сквозь шёпот с губы протянулась нить слюны, — страшно. — Глаза медленно прошлись по грязным стенам. — Убивай детей, которые плохо отзываются о своих родителях, — прошептала Римма и вяло улыбнулась. Она подошла к облезлому, испещрённому мелкими дырками комоду, протянула ладонь и замерла. «Это моё?» Щёки растянулись в гримасе плача. Римма медленно опустила глаза и осмотрела запястья: бледная шелушащаяся кожа. Она разодрала засаленный халат, провела пальцами по рёбрам, потом разорвала лифчик и пощупала грудь. «Сухая как…» Она забыла, что хотела подумать, увидела тусклый блеск зеркала. «Я же красивая». Она улыбнулась и тяжело вздохнула, ноги подкашивались от усталости. «Синяки расползлись по всей коже…»
— Обожжение за обожжение, рану за рану, ушиб за ушиб, — тихо простонала Римма, опустилась на колени. Липкая слюна повисла с потрескавшихся сухих губ. Истощённое голодом тело отказывало. — Если вол забодает человека из-за неосторожности хозяина, то и вола, и хозяина нужно убить… — Римма собралась с силами и поднялась на ноги. В комнате властвовал полумрак. Запах плесени и металла щекотал ноздри. «Жарко… Нет, холодно. Нужно закрыть шторы. Солнце печёт». Она посмотрела на окна, и ей показалось — или вспомнилось? — что окна кода-то были огромные, а сейчас пыльные, засиженные мухами небольшие застеклённые квадратики. «Я правда здесь живу?» Она открыла двери дубового гардероба — одни чёрные платья. «Никогда не любила чёрную одежду». Она подумала. «Нет, любила». Она увидела дверь в ванную, на изнурённом испуганном лице исказилась злобная ухмылка.
— Я знаю, вы здесь. Ведь правда… вы здесь, — произнесла она охрипшим голосом. — Убивай своих детей, если те начали прорицать… Глупых детей надо бить розгами… палкой. Именно таким образом вы спасёте их от преисподней.
Перед тем как подойти, она опустилась на стул передохнуть — слишком тяжело даются движения. «Наверное, нужно покушать».
Заливистый детский смех она услышала, она даже не знает, было ли это когда-то и заплакала. И рассмеялась. А потом застыла и просидела, не шелохнувшись несколько часов.
Встрепенувшись и выпучив безумные глаза, Римма крикнула:
— Я же так могу забыть! Я же так могу забыть. Нужно сделать узелок на память. Чтобы вспомнить… — Она прошла на кухню, погремела в ящиках. — Вот он… мой прекрасный. — Она обнюхала сталь широченного мясного ножа, положила ладонь на кухонную доску и рубанула. Мизинец отлетел и угодил в миску для собаки. Римма подобрала отрубленный палец и зажала в кулаке. — Вот теперь не забуду. — Она застыла, силясь вспомнить, что она должна не забыть. Скинула с ладони текущую кровь на стену и подошла к ванной комнате. Дверь, скрипнув, открылась под неполноценной ладонью.