Утраченный мир
Шрифт:
– Что, если во второй половине дня?
– Во второй половине? Отлично. Приходите в любое время... Я буду вас ждать.
– Тогда около пяти. Я правда буду очень рад увидеться с вами.
– Я тоже, Жан... или, вернее, месье Эмброуз Гайз.
Показалось мне это или в ее голосе и в самом деле прозвучала задушевная нотка?
Из-за жары я предпочел ехать на метро. При виде автоматического компостера я сначала слегка растерялся, но потом по примеру других пассажиров тоже сунул в щелку свой билет.
В
Я пешком поднялся по улице Курсель, по ее тенистой левой стороне, где стоял дом номер 45. У ворот меня охватило смутное беспокойство, и я стал расхаживать вдоль фасада, заканчивающегося ротондой на углу улицы Монсо. Этот громадный фасад с большими окнами и балконами стал, как мне показалось, светлее, чем был, - очевидно, за время моего отсутствия его чистили. Железные ставни на втором этаже ротонды были закрыты. Напротив высилась китайская пагода. Из окон кабинета Рокруа я часто любовался ее очертаниями на розовом сумеречном небе.
Я вошел в ворота, толкнул стеклянную дверь подъезда и стал изучать Табличку с указаниями, кто какой этаж занимает. Но кроме фамилии "де Рокруа-Ватье" я увидел только названия фирм. В лифт мне садиться не захотелось - я предпочел подняться пешком по монументальной лестнице.
На площадке третьего этажа я на мгновение заколебался, но потом вспомнил, что дверь в квартиру Рокруа слева. Я позвонил. За дверью послышались шаги.
– Кто там?
– Жан Деккер.
Дверь открылась, но передо мной никого не оказалось, словно дверь открыли, находясь на расстоянии, с помощью автоматического устройства. Я вошел. Темно хоть глаз выколи. Дверь за мной захлопнулась. И тут меня ослепил луч фонарика, взметнувшийся вверх к моему лицу.
– Простите, Жан. Но в прихожей испортилось электричество.
Я вспомнил просторную прихожую в светло-коричневых тонах, на потолке которой висела люстра.
– Сюда, Жан...
Она взяла меня за локоть и повела через прихожую, освещая нам путь электрическим фонариком; мы вошли в приоткрытую двустворчатую дверь и оказались в большой комнате в форме ротонды, которая служила Рокруа кабинетом. Окна ее выходили и на улицу Курсель и на улицу Монсо. Но внутренние ставни были закрыты и занавеси задернуты. Освещала комнату лампа на треножнике у полок с книгами.
– Я закрылась наглухо из-за жары...
На одном из
– Я изменилась?
Она задала этот вопрос неуверенным голосом. На ней был белый махровый халат, а шея повязана синим шарфом, словно для того, чтобы скрыть шрам. Нет, она не изменилась: те же огромные светлые, чуть навыкате глаза, белокурые волосы, подстриженные короче, чем двадцать лет назад, красиво очерченные брови...
– Вы ничуть не изменились...
Она пожала плечами.
– Вы хотите доставить мне удовольствие. Садитесь...
Она указала мне глубокое кресло, обитое зеленым бархатом, а сама села на край дивана, на котором любил валяться Рокруа.
– Здесь темновато, но я не выношу жары... Вы надолго в Париже?
Она все время вглядывалась в меня прищуренными глазами.
– Вы тоже не изменились... Все такой же молодой... Впрочем, полумрак льстит...
– Она улыбнулась.
– Выпьете чего-нибудь? Скажем, апельсинового сока?
Она наклонилась, взяла с серебряного подноса, стоявшего у ножки дивана, стакан и, прижав горлышко бутылки к краю, налила в стакан пенящуюся оранжевую жидкость.
– Возьмите... Ничего, что я пила из этого стакана?
– Наоборот, даже приятно.
– Все так же любезны и хорошо воспитанны...
Я отпил глоток апельсинового сока. И тщетно искал слова, чтобы начать разговор.
– Как вам пришла в голову мысль мне позвонить?
– Я в Париже проездом... Я не был здесь двадцать лет...
– Хорошо сделали, что позвонили.
Ее серьезный тон меня удивил.
– Де Рокруа вас очень любил... Он ничуть не удивился, когда вы опубликовали свои первые романы... Он предвидел, что вы займетесь чем-нибудь в этом роде...
– Жаль, что мне не пришлось снова с ним встретиться.
Ее лицо исказилось.
– Я хочу, чтобы вы знали, Жан... Когда он решил покончить счеты с жизнью, он сделал это с совершенно безмятежной душой...
– Она отчеканила последние слова, словно желая меня в них убедить.
– Он просто решил, что исчерпал жизнь до дна. Изведал в жизни все, что можно изведать... И притом со всей возможной полнотой... Понимаете?
– Понимаю.
– В нем было что-то от японца...
Она смотрела мне прямо в глаза, но видела ли она меня? В Рокруа в самом деле было что-то от японца, если понимать под этим известного рода невозмутимость, особую манеру курить, например, очень своеобразную, секрет которой мне всегда хотелось у него перенять. Этакое небрежное движение запястья, чтобы стряхнуть пепел...
– Говорить обо всем этом трудно... Но чтобы лучше понять де Рокруа, надо уяснить себе, что он прожил не одну жизнь, а сразу несколько.