Утренние прогулки
Шрифт:
Некоторые люди снимали с себя куртки и оставались только в лыжных брюках.
Я так и не понял, какая гора называется Серенадой. Там было много гор, высоких и низких, крутых и попроще.
Я съезжал следом за мамой на огромной скорости с одной горы, потом, совсем не отталкиваясь, по инерции, въезжал на другую, съезжал с нее, взлетал на третью. Надо было только внимательно смотреть, чтобы не налететь на сосну.
А одна гора была страшно крутая и внизу утыкана обломками лыж.
Мама сказала, что она называется Лоб.
Когда мы забрались
– Неужели съедете?
– спросил человек, который был здесь вместе со своей дочкой.
– Когда-то съезжала, - засмеялась мама, - попробую.
– Что вы, это же самоубийство!
– испугался человек.
– Не надо, я пошутил.
– Сейчас посмотрим.
Мама сразу оттолкнулась и помчалась с жуткой скоростью вниз, а внизу круто свернула и поехала с новой горы, с пологой.
– А мы с тобой лучше вернемся назад, - сказал человек дочке.
– Мне еще жизнь дорога. Она, наверно, чемпионка какая-нибудь.
А я закричал:
– Мама! Все нормально? И мама ответила:
– Хорошо! Спускайся ко мне там, где полого!
И на меня многие люди с уважением посмотрели, потому что все следили, даже остановились, когда мама мчалась со Лба.
Потом мы ели холодные бутерброды и пили чай, такой горячий, что его надо было отпивать маленькими глотками.
Я пил из зеленой кружки, а мама - из крышки термоса. Из кружки поднимался пар, и этим паром было смешно дышать.
Мы еще покатались немного с гор. Я все-таки налетел на одну сосну, которая стояла прямо на пути, не успел свернуть. Я небольно стукнулся о нее плечом и упал. А один человек недалеко от нас так трахнулся лбом о дерево, что сидел потом полчаса, держась за голову, и друзья повели его к станции, даже лыжи его понесли.
Мы тоже поехали назад, и солнце сильно грело, с больших сугробов падали капли на лыжню.
В электричке напротив нас сел человек с птицами.
У человека был большой рюкзак и специальная клетка. Вместо железных прутьев на клетке была натянута белая материя. А с одной стороны - сделано стеклянное окошечко. Я посмотрел в это окошечко и увидел двух белых птичек с голубыми крылышками.
А человек осторожно поставил клетку, сел напротив нас и сразу стал нам улыбаться.
– Какие у вас красивые птицы, - сказала мама, - никогда таких не видела. Как их название?
– Это белая лазоревка, князек, - сказал человек гордо и снова заулыбался.
– Сколько лет мечтал их поймать. Некоторым даже за всю жизнь не удается.
Он заглянул в окошечко.
– Волнуются. Ничего, посидят дня три в кутейке, привыкнут, можно их и в клетку выпустить.
– Вы птицелов?
– удивилась мама.
– По выходным. А в другое время на заводе работаю. А вы - спортсменка?
– спросил он.
– Нет!
– И мама тоже засмеялась.
– Я учительница музыки. Это мы с сыном покататься решили.
– А папа ваш куда же уехал? В командировке?
– Папа наш чертит. Он у нас
– Хочешь, посмотри поближе моих птичек, не бойся, смотри прямо в окошко, - предложил человек мне.
И я стал смотреть, как они прыгают друг за другом, поворачивают голову, косятся на меня, клюют рябину.
– Очень редкие птички! А какие красивые!
– сказал человек.
– Я ведь тоже некоторых птиц петь учу, так что я как бы ваш коллега.
– Разве птиц учат петь?
– удивился я.
– Еще как! На певца в консерватории столько времени не расходуют, сколько на хорошую птицу.
– И они, наверно, не отвлекаются на уроках, как ты, - сказала мне мама.
– Нет, они у меня старательные. Да и я знаю все их привычки. У меня жаворонок живет - я его прямо из гнезда взял, выкормыш. И два соловья. Иволгу - тоже выкормил, взял из гнезда. Такая боязливая птичка.
Я даже не поверил его словам, и мама, наверно, тоже.
– И все эти птицы живут у вас дома?
– спросила мама.
– Конечно. Канареек или там волнистых попугайчиков я не держу. Хорошему птичнику их держать стыдно. Хочешь моих щеглов послушать?
– спросил он меня.
– Еще бы он не хотел, - сказала за меня мама.
– Слушать - это он любит. А вот сам стал заниматься музыкой хуже. Как будто у него какая-то пружинка сорвалась.
– С птицей такого не бывает. У нее если организм требует пения, так она запоет в любых условиях. Телефон у вас есть? Если хотите, могу как-нибудь позвонить. В выходные-то я сейчас все время буду за городом, а в будни - пожалуйста. Ко мне люди часто приходят. И с магнитофонами. У меня запишут, а дома у себя потом устраивают птичьи концерты. Вы скажите номер, я запомню. Если есть у мальчика интерес, пожалуйста.
Мама сказала ему наш телефон, а он сказал, что его зовут Федор Матвеевич.
Мы вышли на Ланской, а он поехал дальше, к вокзалу.
Утром по дороге в школу меня догнал Бабенков.
– Слышал, а? Шустрова переезжает!
– Куда?
– Ее родители поменяли квартиру с другим городом и переезжают. Она сегодня последний день.
Как- то так получается, что Бабенков всегда узнает секреты.
«Может, и руки не будут проверять», - обрадовался я и спросил Бабенкова:
– А кто санитаром будет вместо нее?
– Ты, конечно.
– Я?
– А кто же еще.
Тут уж я не обрадовался. Значит, я должен буду стоять у дверей, как она, и проверять руки. А у самого бородавка растет. Кто-нибудь увидит и скажет:
– Ты сначала свои руки приведи в порядок, а потом чужие проверяй.
Я так задумался, что даже не заметил, как мы подошли к школе.
Я уже давно слышал, что некоторые люди выводят бородавки кислотой.