Утренний бриз
Шрифт:
Наконец Василий Михайлович устремил на главу стойбища требовательный взгляд и строго спросил:
— Почему ты, Рэнто, нам помогаешь?
Рэнто ждал этого вопроса. Он давно был готов ответить на него.
— Я хочу, чтобы американские волки скорее бежали с земли моих предков. Я хочу, чтобы скорее были уничтожены русские волки. — Хочу, чтобы в тундре было спокойно.
— Очень хорошо, — Чекмарев не скрывал своего удовлетворения. — Значит, ты вместе с нами, ты хочешь для твоего народа того же, что и великий вождь Ленин.
— Нет! —
— Ты сказал «нет»? — переспросил Чекмарев в недоумении.
— Да, я сказал «нет», — подтвердил Рэнто.
— Почему же?
— Я хочу, чтобы все чужие ушли. И вы ушли, потом ушли, когда мы всех волков прогоним. Это наша земля! И чужим здесь делать нечего, — твердым и убежденным тоном проговорил Рэнто.
Итак, Рэнто только временный союзник. Для него все, кроме чукчей и чуванцев, — чужие, несущие его народу только несчастье. Ничего, думал Чекмарев, постепенно он убедится, что большевики не чужие для чукчей.
— Тундра — мой дом, — сказал Рэнто. — В яранге два хозяина не бывает. Я помогу выгнать волков. Потом уйдешь ты и твои люди. В гости всегда приезжай, хорошо встретим.
Чекмарев отказался идти в полог и забрался в кукуль, устроившись рядом с Моховым и Каморным, которые уже крепко спали. Разговор с Рэнто расстроил Чекмарева, но не обескуражил. Рэнто надо убедить, что он неправ. И убедить не словами, а делами. Он должен понять, что большевики верные друзья и старшие братья его народа, а не чужие. Если же Рэнто будет упрямиться, если он захочет стать царьком в тундре — тогда придется принимать другие меры.
Утром отряд Чекмарева на свежих и сильных упряжках направился к стойбищу Аренкау. На передней ехал Рэнто. Он указывал путь.
Черепахин задыхался от ярости и страха. Обросший, с шелушащимся обмороженным лицом, он сейчас походил на маленького трусливого и злобного зверька.
— Вы… вы… поступаете неблагородно, не по-джентльменски, — говорил он Микаэле и Маклярену, которые тщательно упаковывали мешки с продуктами и вещами. Они, казалось, не слышали Черепахина.
Аренкау сидел в сторонке, на мешке с мукой, и невозмутимо посасывал трубку. Лицо его ничего не выражало, но глаза, притаившись в узеньких щелках век, внимательно, изучающе следили за происходящим.
— Это же трусость! — выкрикнул Черепахин и вскинул в негодовании руки. Тут же его лицо исказилось. Рана в плече все еще давала о себе знать.
Маклярен, увязав мешок, распрямился и обернулся к Черепахину:
— Мы коммерсанты, мистер Черепахин. Я готов платить охотникам дороже за их меха, я согласен на высокие налоги, тем более, что все это будет идти из кармана Олафа. Но я не хочу, мистер Черепахин, быть расстрелянным рядом с вами или висеть с вами на одном суку.
— Вы испугались кучки красных бандитов! — закричал Черепахин.
— Я не солдат и не привык держать в руках оружие, — спокойно ответил Маклярен. — К тому же мы боролись не с большевиками,
— Да, да, — закивала Микаэла. — Мы еще будем здесь торговать!
Микаэла с нескрываемым презрением смотрела на Черепахина. Она была недовольна собой. Вот перед ней стоит маленький тощий человечек с перекошенным от злобы и страха лицом. Ему страшно оставаться одному. Как этот человек не похож на того самоуверенного, покрытого жиром холеного Черепахина, каким она знала его в Марково. И как она могла поверить в его силу? Зачем она бежала из Марково? Сидела бы сейчас в тепле, рядом был бы Джоу.
— Вы мелкий грабитель, мистер Черепахин, — сказала она со злостью. — Вы обманули нас.
— Успокойтесь, Микаэла, — попросил Маклярен. — Мистер Черепахин прекрасно все понимает. Я хочу, чтобы мы расстались друзьями.
Черепахину до самой последней минуты не верилось, что американцы покинут его. Он стоял обессиленный и растерянный. Все надежды на уничтожение советчиков, на создание большого и сильного отряда, который бы позволил ему, Черепахину, стать хозяином, властелином этого края, рассеялись, как дым от костра на ветру. Он не ожидал такого предательства, такой неблагодарности от американцев.
В ярангу заглянул кто-то из каюров:
— Упряжки готовы!
— Возьми и привяжи к нартам эти мешки, — приказал Маклярен.
Уже после неудачного нападения на Усть-Белую американские коммерсанты поняли, что поставили не на ту лошадку. Но отрезвление приходит не сразу. И только после того, как они убедились, что Черепахин больше не ищет схваток с комитетчиками, даже не помышляет об освобождении Марково и Усть-Белой, а занялся грабежом стойбищ, чем вызвал недовольство оленеводов и охотников, они решили с ним расстаться.
Аренкау по-прежнему курил. Он сидел, не меняя позы. Черепахин упавшим голосом спросил:
— Куда же вы едете?
— На факторию Свенсона, в Усть-Чаун, — сообщил Маклярен.
— Это же безумие, — не удержался от удивления Черепахин. — Туда почти четыреста верст.
Маклярен молча взял со штабеля мешков свой винчестер, проверил, есть ли в магазине патроны. То же самое сделала и Микаэла.
— Прощайте, мистер Черепахин, — Маклярен протянул руку. — Не обижайтесь на нас. Каждый торгует по своей цене, как ему выгодно.
Микаэла вышла не прощаясь. В ярангу доносились голоса людей, нетерпеливое повизгивание собак. Маклярен осмотрелся, проверяя, не забыли ли они чего, встретился глазами с Аренкау. Тот встал и направился к выходу. Маклярен последовал за ним.
Черепахин остался один. Провожать американцев он не вышел. Ему было жутко. Когда раздались крики каюров и снег взвизгнул под полозьями нарт, Черепахин длинно выругался. Потом он бросился к своим вещам, достал фляжку и, с лихорадочной торопливостью отвинтив пробку, припал к горлышку. Озлобление не проходило. Оставив фляжку, он прошептал: