Утренний чтец
Шрифт:
Они были такие трогательные, эти две маленькие старушки в одинаковых бежевых пальто и одинаково глядящие ему в рот, что Белану вдруг захотелось уступить, вынести свои живые шкурки за пределы мрачного вагона, в который он садился каждое утро. “А где вы живете?” Его вопрос прозвучал для них как полное и окончательное согласие. Вне себя от радости, старушки запрыгали на месте и стали поздравлять друг друга. Пресловутая Моника уже совала в руку Белану свою визитку, а вторая шептала ей на ухо:
– Я же тебе говорила, он очень милый.
На карточке значилось имя и адрес на фоне цветов пастельных оттенков.
М-ль
93220 Ганьи, тупик Ля Бютт, 7 bis.
И аккуратно подчеркнуто шариковой ручкой. Наверно, Моника с Жозеттой сестры, подумал Белан. Тупик Ля Бютт, на холме. В добром получасе ходьбы от его дома.
– Мы уже все обсудили, если вы не против, мы вам оплатим такси туда и обратно. Вам будет удобнее, не так утомительно.
Судя по всему, эти сестрицы Делакот долго обдумывали свой план, прежде чем обратиться к Белану.
– Слушайте, я не против, я попробую, только мне бы не хотелось, чтобы вы это считали долгосрочным обязательством. Просто чтобы сразу ясность внести: я попытаюсь, но мне надо знать, что я могу прекратить в любой момент.
– А, ну мы с Жозеттой так и поняли, да, Жозетта? А в какой день вы могли бы прийти?
Во что еще его угораздило влипнуть? После работы Белан был слишком вымотан и вообще ни на что не способен.
– Я свободен только по субботам. И скорее по утрам, только не очень рано.
– Хорошо, в субботу удобно, только в десять тридцать, потому что в половине двенадцатого у нас ланч.
Они условились на следующую субботу, на 10.30, и как раз подошел поезд. Усевшись на свое сиденье, Белан достал первую сегодняшнюю живую шкурку, старинный рецепт овощного супа, и стал читать его под восхищенными взорами сестер Делакот: они устроились в ближайших креслах, чтобы без помех упиваться его словами.
13
За неделю Белан вымотался вконец. Приближался парижский Книжный салон, и поток грузовиков с каждым днем возрастал. Сентябрь – начало нового литературного сезона, время хороших продаж, – был давно позади. Теперь книжные магазины освобождали место, расчищали полки от неликвида. Новые поступления подталкивали старые книги на выход, и лезвие бульдозера облегчало им задачу. С утра до вечера они снова и снова разгребали чертову гору, раз за разом выраставшую на заводском полу. Чаны заполнялись каждые двадцать минут. У них даже не было времени отключить “Церстор”, чтобы их заменить.
– Нечего канителиться, – рявкнул Ковальски в начале недели. – Будем тормозить – целые грузовики этой хрени потеряем.
Поэтому теперь они меняли баки, шлепая по грязи и безропотно вдыхая тошнотворные газы, которые Тварь пускала из задницы прямо им в нос. А когда наконец звонок возвещал конец смены, Белану приходилось еще и терпеть вопли Ковальски, гордо оглашавшего со своей вышки дневной тоннаж. Толстяку важно было одно – кривая производительности, невинная красная линия с тоннами на абсциссе и евро на ординате, кровавой раной разрезавшая 19-дюймовый монитор на его письменном столе.
Выходные распахнулись перед ним, как бухта, где можно сбросить накопившуюся за неделю усталость. Моника и Жозетта Делакот ждали его. Такси, заказанное пятнадцать минут назад, вынырнуло в начале проспекта и причалило к его ногам. Белан уместился в кабину и назвал шоферу адрес; тот властным поворотом руля влился в плотный субботний поток машин. Не прошло и десяти минут, как машина свернула на широкую гравийную аллею. Въезжая в ворота, Белан успел прочитать золотые буквы надписи, тянущейся по блестящей
Белан сглотнул застрявший в горле комок страха. И сколько их там, “всех”? Он с ужасом представил себе партер, полный фиалковых шевелюр. И на миг пожалел, что не остался лежать под одеялом, глядя, как Руже де Лиль играет с пузырьками.
– Идемте, мы вас представим. Кстати, мы даже не знаем, как вас зовут.
– Белан. Белан Гормоль.
– Ой, какое красивое имя – Белан. Очень даже красивое, правда, красивое, Жозетта?
Белан подумал, что мог бы назваться Жераром, Аникетом или Хусейном, Жозетта точно так же глядела бы на него во все глаза. Он вступил в “Глицинии” в обрамлении сестер, вцепившихся ему в руки. В необъятной гостиной дремали на банкетке полдюжины расслабленных старичков. Дом выглядел совсем новым. Безликий, функциональный и стерильный – три слова пришли на ум Белану, пока он обозревал окрестности. Наверно, постукивание палок отдается тут как в склепе, содрогнувшись, подумал он. В доме не пахло ничем, даже смертью.
– Сюда, – бросила Моника, увлекая его в столовую. – Говорить, конечно, придется погромче.
Зал был набит битком. Здесь теснилось около двух десятков стариков и старушек, один другого старше; стоило ему переступить порог, как их взгляды рентгеном пронзили его с головы до ног. Среди них выделялся персонал – не только молодостью, но и розовыми халатами. Столы ради такого случая сдвинули к стенам, освобождая пространство. Белан с тоской взглянул на кресло в центре зала, призывно тянувшее к нему подлокотники.
14
– Позвольте вам представить господина Белана Мармоля; он сегодня почтил нас своим присутствием и немного нам почитает. Прошу любить и жаловать! Белан снисходительной улыбкой поблагодарил Монику за то, что она исковеркала его фамилию, и коротким кивком приветствовал почтенное собрание. Мисс Делакот number two, взмахнув ресницами, продемонстрировала ему тени для век цвета перламутровой лососины и движением подбородка пригласила занять место в кресле. Белан на негнущихся ногах пересек отделявшее его от кресла пространство, пытаясь изобразить небрежную походку и со страху спотыкаясь и оступаясь на каждом шагу. В зале было жарко, как в печке для пиццы, разве что ничем не пахло. Он уселся на пухлый бархат трона в стиле Людовика Какого-то и вынул из портфеля тоненькую стопку листков. Все глаза воззрились на него сквозь начинающуюся или созревшую катаракту, и он нырнул в чтение первой живой шкурки: