Утренний иней
Шрифт:
— Идемте пить чай, — сказала она.
Раньше она никогда не обращалась непосредственно к нему. Для нее он всегда был «он», «его», «ему»… И поэтому теперь их разговор состоял для нее из сплошных препятствий, связанных с этим новым для нее местоимением. Вы, вас, вам…
— Вам с сахаром?
— Спасибо! Я вот лучше конфету возьму.
Он взял конфету из конфетницы и разгрыз ее с громким хрустом, тут же с опаской покосившись на Настю, словно она могла сделать ему замечание, как часто это делала мать. «Отодвинься
— У вас неприятности на работе? — спросила Настя.
— Нет! — воскликнул он так весело, что Настя поняла — он действительно от чего-то освободился. Освободился навсегда и был этому рад. — У меня, дорогая Ася, неприятности бывают только дома.
Настя отнесла этот намек на свой счет и промолчала, хотя в глубине души почувствовала себя очень виноватой перед ним. Он ведь не сделал ей ничего плохого. Просто она не может любить его, потому что он — не отец.
Но он этого не понимал. Он попросту не знал этого. Он сидел за столом, примостившись на краешке табуретки, и пил чай, и Настя не знала, о чем же с ним еще разговаривать, а он молчал и о чем-то думал. И неожиданно Насте стало его жалко. И из-за этой жесткой, старой конфеты, и из-за этой его опаски получить замечание, и из-за того, что неприятности у него бывают только дома. Из-за Насти?
Она впервые по-доброму посмотрела ему в лицо. Глаза у него были светлые, теплые, хорошие глаза. Ей очень захотелось поговорить с ним. Она так давно ни с кем не разговаривала.
— А почему все-таки ты ушла от деда? Этот неожиданный, страшный для Насти вопрос он задал так просто, с такой обезоруживающей ясностью, на которую ответить можно было тоже только с предельной ясностью и честностью. Но Настя не смогла так ответить, и, наверно, он понял, что она лжет.
— Я не от него, — солгала Настя. — Просто… просто в интернате у нас очень плохие учителя… Все хорошие ушли. Хорошие ушли, плохие остались…
— А почему же ты не осталась у бабушки в Миловановке?
Он спросил это жестко, даже зло, и Настино расположение к нему сразу рухнуло. Вспомнилось материнское: «И что вы там с дедом не поделили?»
— Я могу уехать к бабушке! Я могу уехать хоть сейчас!.. Хоть сегодня!
Он вскочил с каким-то непонятным возгласом — то ли досады, то ли возмущения. Вскочил и тут же заметался по кухне. В кухне ему было тесно метаться — он натыкался то на холодильник, то на стиральную машину, то на Настин стул, то на газовую плиту.
Пометавшись немного, он наконец-то успокоился и как-то очень внимательно посмотрел на Настю.
— Понимаешь, — сказал он, снова примостившись на краешке табурета, — когда-то, много лет назад, твоя мать вот так же выбрала…
— Она вас выбрала, — холодно уточнила Настя. — Она ушла от моего отца и выбрала вас. Вы это хотели сказать?
—
А Насте не было трудно с ним разговаривать. Ей очень хотелось с кем-нибудь поговорить. Лишь бы он не трогал деда Семена.
— Я не знал твоего отца. Я его никогда не видел. Он расстался с твоей матерью еще до меня. И ты же знаешь прекрасно, что у тебя был еще один отчим. А твой отец, кажется умер…
— Мне все это говорят. А я не верю! — с вызовом сказала Настя. — Я не верю!
— Я не могу тебе точно сказать, действительно ли он умер. Во всяком случае, для твоей матери и для твоих родных он умер. Значит, и для тебя тоже.
— А для меня — нет! — сказала Настя. — Это вы его похоронили.
Она сделала ударение на слове «вы», чтобы он понял, кого больше всех она считает виноватым.
— Ладно, — сказал он как-то покорно. — Если тебе нужен виновник, можешь считать, что это я. Но я говорил тебе о другом выборе! Тут трудно тебе объяснить. Ты еще мала.
— Мне почти тринадцать! Я не маленькая!
— Ты — маленькая! И ты так похожа на мать, так похожа, — он улыбнулся ей почти прежней, почти заискивающей улыбкой. — Так похожа… И тоже, наверно, когда-нибудь кому-нибудь принесешь горе?
— П-почему? — почти ужаснулась Настя, вспомнив разговор с дедом Иваном.
— Да потому что, когда красота выбирает зло, она несет горе, — сказал он. — Злая красота всегда несет горе… Это страшно, когда красота — злая… И ты сделала такой же выбор!
— Какой выбор?
— Такой же, как твоя мать! Ведь она ушла от матери к твоему деду Семену не потому, что любила его больше!
— А почему?
— К злу ее потянуло, к злу, к злу! Потому что у этого зла были золотые реки, будь они прокляты!
Наступила тишина. Отчим вскочил и убежал зачем-то в прихожую.
— Я не делала никакого выбора! — крикнула ему из кухни Настя, чувствуя, что сейчас может расплакаться, — Я ничего и никого не выбирала! Просто меня невзлюбили в интернате… А я не могу жить у деда Ивана, потому что… потому что он неродной, а деда Семена туда не пускают!
Отчим ворвался в кухню. Он был похож на разъяренного мальчишку.
— И правильно делают, что не пускают! В шею его! В шею!
— Не смейте так говорить про моего дедушку! — закричала Настя. — Не смейте! Вы не имеете права!
— Имею! — закричал отчим и стукнул кулаком по столу. — Я — имею! Слышишь! Имею!
Настя закрыла глаза… Наверно, она побледнела, потому что отчим тут же спросил испуганно:
— Ты что? Что с тобой?
— У вас есть доказательства? — прошептала Настя. — У вас что, есть доказательства?
— Какие еще доказательства? — спросил он растерянно. — О каких доказательствах ты говоришь?