Утренняя фея

Касона Алехандро

Адела. Так далеко? А все остальные об этом знают?

Мартин. Пока нет. Я хотел, чтобы ты уз­нала об этом первой.

Адела. Тебе виднее. И долго ты там про­будешь?

Мартин. Сколько нужно. Это зависит не от меня.

Адела. Не понимаю. На такое длинное путе­шествие не решаются так, сразу, скрытно от всех... Будто бегство. Зачем ты едешь в Ка­стилию?

Мартин. Какая разница. Куплю скот, рас­саду винограда. Единственное, что

мне нуж­но, — это уехать. Так лучше для нас обоих.

Адела. Для нас обоих?

Мартин. Мы живем под одной крышей, и я не хочу, чтобы все в деревне пачкали твое имя.

Адела. А что они могут сказать? С первого дня я смотрела на тебя как на брата, и если есть для меня что-нибудь святое, так это память об Анжелике. (Подходит к нему.) Нет, Мартин, тут что-то более серьезное. По­смотри мне в глаза! Есть еще что-то?

Мартин (сухо). Оставь меня!..

Адела. Если дело в них, я выйду и крикну им в лицо, что это ложь!

Мартин (взорвавшись). Что толку, что ты это крикнешь, если этого не могу крикнуть я! Если я бегу от тебя, когда мы одни, не могу говорить, смотреть на тебя, если я хочу защи­титься от... от того, о чем они узнали раньше, чем я сам! Что толку биться, ворочаться в кровати, твердя: «Нет», когда все существо кричит: «Люблю!»...

Адела. Мартин!..

Мартин (с трудом овладев собой). Я не хотел тебе этого говорить, но это сильней меня. Прости...

Адела. Простить... Как странно это звучит теперь! Это я должна просить прощения, но не знаю, у кого и как. Что со мной? Я долж­на плакать, но вся кровь поет в моих жилах. Я так боялась услышать от тебя эти слова, а теперь не хочу слышать ничего другого!..

Мартин (обнимает ее). Адела...

Адела (в его объятиях). Ничего другого!..

Мартин целует ее в напряженной тишине.

Пауза .

Мартин. Что теперь с нами будет?..

Адела. Какая теперь разница? Ты сказал, что любишь меня, и даже если это не так, одних слов мне хватило бы на всю жизнь. Теперь я уйду из этого дома.

Мартин. Нет!

Адела. Это необходимо. Ты думаешь, мать согласилась бы? Для нее наша любовь — пору­гание памяти Анжелики.

Мартин. И ты думаешь, будь Анжелика только памятью, она смогла бы разлучить нас? Мертвые бессильны!

Адела. Она сильна. Она незримо правит здесь, и я первая ей подчиняюсь!

Мартин (решительно).

Слушай, Адела... Я больше не могу! Я должен поделиться с кем-нибудь правдой, которая давит меня. Анжелика не была тем светлым образом, кото­рый ты себе нарисовала. Все эти воспомина­ния о ней — блики на воде, ложь.

Адела. Нет, молчи! Как ты можешь гово­рить так о женщине, которую любил?

Мартин. И очень. Но лучше бы я любил ее меньше. Но ты должна знать! Должна знать, что вся ее жизнь была ложью. Как и ее смерть.

Адела. Что ты хочешь этим сказать?

Мартин. Ты еще не поняла? Анжелика жива. Поэтому она нас и разделяет.

Адела. Это невозможно!.. (Падает на стул. Повторяет автоматически.) Это невозможно!.. (Закрыв ладонями лицо, слушает рассказ Мартина.)

Мартин. Все помнят то время, когда мы были женихом и невестой: верность и нежность, безоблачный взгляд и счастливый смех, кото­рый проникал, как запах свежескошенной травы. А потом она отправилась в путешест­вие за свадебными нарядами. Ей нужно было несколько дней, но она вернулась через месяц. И она вернулась совсем другой: у нее были трусливые глаза и будто речной песок заглу­шал ее голос. Произнося клятву в церкви, она еле дышала, а когда ей надевали кольцо, руки дрожали... А я... Моя мужская гор­дость торжествовала. Я даже не заметил в толпе неизвестного, который, пряча пыль­ные сапоги под плащом, издали наблюдал церемонию. Три дня у нее был жар, и, думая, что я сплю, она плакала, уткнувшись лицом в подушку. А на третью ночь, когда я увидел ее идущей к реке и пошел следом, было уже поздно, она сама отвязала лодку и переправи­лась на другой берег, где тот человек ждал ее с двумя лошадьми...

Адела (с гневом). И ты дал им спокойно уехать? Ты, лучший наездник гор, плакал в рукав?!

Мартин. Всю ночь я провел в бешеном галопе — ружье на взводе, шпоры в крови. Всю ночь, пока не взошло солнце.

Адела.- Почему ты молчал?

Мартин. А что я мог сделать? Сначала я хотел сказать. Но потом, когда нашли ее платок в омуте и стали говорить, что она утонула, я понял, что лучше всего было молчать.

Адела. Ты сделал это, думая о матери и братьях?

Мартин. Нет.

Адела. Из-за себя самого? Из-за мужской гордости?

Мартин. Нет, Адела, я не так мелок. Я сделал это только из-за нее самой. Любовь не исчезает вдруг... и сказать правду значило словно раздеть ее перед всеми. Понимаешь ты теперь, почему я уезжаю? Потому что я тебя люблю и не могу сказать тебе этого перед всеми. Ты могла бы быть для меня всем, чем