Утренняя повесть
Шрифт:
— Давай посповим, шо ты на Фантазию не певеплывешь! Вот давай!
— Переплыву, — отвечал я.
— Ни за что. Сповим на амевиканку.
Если спор «на американку», победитель получает любое, что бы ни попросил. Проучить, что ли, этого упрямца?
Мы еще с утра переехали на Зеленый остров и несколько часов бродили в зарослях. А сейчас купались… На Фантазию с Зеленого я плавал. Правда, начинал не с этого места, а значительно левее. И течение мне помогало, теперь же будет мешать. В Днепре
— Ни за что не сможешь, — продолжал он. — Утонешь, как дважды два.
И что ему за охота спорить, недоумевал я.
Проиграет — огорчение, а выиграет — значит, я утону и, следовательно, получать американку не с кого. Да и… жалко же ему меня будет, черт побери! Что он скажет товарищам? Маме моей? Зеркальная поверхность реки резала мне глаза. Прищурясь, я смотрел и прикидывал. Пожалуй, можно рискнуть.
— Ладно, — сказал я, — отдохну на песке минут пять. И начнем.
Я лежал, уткнувшись лицом. Песчинки прилипали к мокрому лбу — на нем еще не высохла вода, но уже появились капельки пота. Песок жег. Скосив глаза, я увидел Фимкино лицо.
— Хватит валяться, — сказал он. — Уже пвошло не пять минут, а семь.
Что ж, ему можно верить: у него часы марки Мозера. Больше ни у кого в классе часов не было. Если требовалось уточнить время, все обращались к Соколову: «Ваше слово, товарищ Мозер!..»
Я тяжело поднялся с песка.
Денис, медлительно и не глядя на меня, уронил:
— Почувствуешь, что сносит — не ерепенься, держи мимо Фантазии… к пристани. Понял? Расслабься. Тебя само течение туда прибьет.
К пристани, значит, плыть еще столько же. Но Денис, пожалуй, прав: если отдаться течению, сохранишь силы.
— Нечестно! Не счетово! — обиделся Фимка. — Явный пвоигрыш! Тут же главное не васстоянье, а чтобы ты попал на Фантазию.
Я шел к воде. Не ори, Соколов, не ори. Подсказка Дениса — лишь на крайний случай. Я сперва попытаюсь выиграть американку. Поборюсь…
Начал заплыв хорошо. Даже несколько метров против течения преодолел, чтобы иметь запас… А несет здорово! Вот сила необузданная.
Примерно на полпути я понял, что, в лучшем случае, смогу ухватить Фантазию только за «хвост» — за ее правую оконечность, где острые камни. Да и то придется потрудиться!..
Плыл я неграмотно, не стильно, плыл как большинство: то разводил руками и ногами под водой, то навымашку. Но надежда меня не покидала ни на секунду.
Во рту пересохло. Заломило затылок, наверное, я чересчур высоко держал голову. Мимо проскользнула лодка. Захотелось крикнуть: «Ребята, подержитесь рядом!» Я давно убедился — если поблизости лодка, силы удваиваются.
Но я не крикнул: опять Фимка скажет,
Кое-как по острым камням вышел на берег, покачиваясь от усталости. Упал на горячий песок и лежал, как убитый. Денис и Фимка на чьей-то моторке переехали сюда, перевезли одежду. Присели рядом, об американке пока ни слова. По-моему, Денис и вовсе забыл о ней, главное для него состоялось: я сумел. Но по лицу Соколова я видел — беспокоится. Что же все-таки я попрошу у него? Не выдержал Фимка и первый заговорил об этом:
— В пведелах возможного, — сказал он и пояснил. — Если ты у меня слона попвосишь, так у меня его нет. И, между пвочим, я не миллионев, в кавмане одна вублевка.
— Ладно, спрячь свою засаленную бумажку, — остановил я его.
Фимка перед носом помахивал рублевкой, как веером. Жарко ему стало. Ждет моего приговора. Но я не торопился.
Мы как следует отдохнули. Переехали на водную станцию. А я молчал и этим молчанием, неизвестностью мучал Фимку… Горячее солнце широкими, как весла, лучами било наотмашь по воде, по берегу, по нашим спинам.
— Одевайтесь, — сказал я наконец, — пойдем домой… А ты, Фимочка, подожди, не одевайся. Давай сюда брюки.
— То есть как?
— Очень просто. В этом и заключается американка…
Он инстинктивно схватился за резинку трусов: не пойду ли я еще дальше в своих требованиях? Но трусы я ему великодушно оставил.
Мы стали подниматься по каменным ступенькам. На набережной было людно. Денис шел сзади и беззвучно смеялся: в его руках узелок — штаны и рубаха Соколова.
Мы пересекли набережную и парк. Вышли на проспект. Я старался не замечать умоляющих глаз Соколова. Наконец, он прошипел:
— Жестокий ты человек, Севгей.
— Что ты! Был бы жестоким, я бы у тебя потребовал… знаешь что? Чтобы ты в кружки больше не записывался.
— И учился без плохих оценок, — добавил Денис, — и не списывал контрольные.
— Ты же сам мне давал! — огрызнулся Фимка.
— А что делать, ежели такая дубина тонет!..
Толпа вокруг нас, между тем, росла. В основном, конечно, ребятишки. Фимка цыкал на них, замахивался. Они отступали, и тогда его фигура рельефно, в полный рост, отражалась в окнах домов, в зеркалах и витринах кафе и кондитерских. Одна встречная бабушка вытерла платочком слезки и спросила:
— Ишто ето с ним, сердешным, приключилося?
Я на подобные вопросы не отвечал. Только косил глаза в сторону Соколова и крутил пальцами у виска: не все у него дома… Внезапно я увидел, что Денис бочком, бочком — и в сторону. Вроде бы не с нами он — отдельно. «Может, кто из учителей наших поблизости?» — с испугом подумал я, озираясь. Нет, не видать.