Утро (Из дальнего прошлого)

Станюкович Константин Михайлович

Мартышка испуганно на баке рассказывал:

– И лба не перекрестит. И ничего не боится. И глаза страшные, такие пронзительные и горят. И все читает книжки. И ни разу к обеду офицеров, по положению капитанскому, не звал. И в кают-компанию его никогда не звали. Одним словом, вовсе будто с дьяволом знается!
– таинственно прибавлял Мартышка.

– Однако валим, братцы, и к местам!
– проговорил боцман, закрывая заседание.

– А я, Иваныч, сейчас попытаю Елисейку...
– неожиданно сказал кривоглазый

матрос.

– Как?

– А добром, Иваныч.

– Прост ты, Бычков!.. С Елисейкой ни крестом ни пестом... Оглашенный!

– Не говори, Иваныч. Знал такую загвоздку. Был на "Орле" со мной такой же оглашенный. Ругали да били его до точки и вдруг... добром. Он и поворот на другой галц!

– Что ж, попытайся, Бычков... Только зря...

Все поднялись наверх.

Боцман стал обходить палубу и, приглядывая за "убиркой", покрикивал:

– Поторапливай, черти! Не копайсь, братцы, такие-сякие.

И, когда замечал очень подавленные лица молодых матросов, тихо прибавлял:

– До срока не входи в тоску... Духом не падай, матросики!.. Чище валяй... Не жалей суконок...

И в грубоватом голосе боцмана звучала подбодряющая, почти ласковая нотка.

Тем временем Бычков "пытал" Зябликова "добром".

– И команда не верит?.. А ты, Бычков, хоть и по-хорошему пытаешь спасибо и за то, - а зря пытаешь! Не топил я Дианки... Знаешь ты, кто ее потопил?

– А кто?

– По моему понятию, сам капитан и потопил.

– Это как же понять, Зябликов?

– Обмозгуй и поймешь! Не мирволь он подлой суке... при нем бы и осталась. Не было бы и смуты... Капитан, значит, совсем виноватый, что решился своей собаки... И выходит, быдто сам потопил... Смотри за подлой, чтобы не кусала людей... И что еще объясню, Бычков?..

– Что?

– Загадливый у нас капитан... Страшный!.. А может, не такой он окажется страшный. И дойдет, что сам виноват. Тоже и понять надо всякого человека... Вы не понимаете и думаете: большая будет отместка, а я понимаю его и за Дианку не боюсь, хоть и помню, как меня приказал разделать! хвастливо проговорил Зябликов.

Бычков сообщил боцману о неудаче своей попытки и о словах Зябликова и прибавил:

– А ведь Елисейка правду выдумал.

– То-то подлец с понятием... Не держи капитан такой собаки!
– сердито сказал боцман.
– А Елисейка врет... Это он потопил Дианку!..
– прибавил боцман.

– А бог его знает, Иваныч. Он ли? И хвастает, что не боится капитана за Дианку. Не такой, мол, страшный.

– А ты верь! И прост же ты, Бычков. Вовсе ты прост!

Пробило шесть склянок.

– Пойти к дырявой душе!

И боцман пошел на мостик.

– Разыскал?
– спросил старший офицер.

– Никак нет, ваше благородие!

– Так укажи, кого подозреваешь!

– Ни на кого не имею, ваше благородие.

–

Так ты Зябликова покрываешь? Вот ты какой боцман. Я тебе покажу! говорил взбешенный старший офицер.

И он наскочил на боцмана и подносил к его темно-красному широкому носу свой маленький белый кулак.

Боцман не спускал своих вытаращенных глаз со старшего офицера.

Тогда он ударил боцмана по лицу и, словно бы вдруг облегченный, крикнул:

– Ступай!..

И, обратившись к вахтенному офицеру, сказал:

– Конечно, это тварь Зябликов! Я так и доложу капитану.

В ту же минуту из капитанской каюты выскочил Мартышка и подбежал к боцману.

– Встает!
– сказал вестовой.

– Хватился Дианки?

– Нет... Сей секунд хватится. И что только будет!

И Мартышка во все лопатки полетел на камбуз - сказать коку, чтобы варил кофе.

О том, что капитан встал, стало известно на палубе.

Подавленные и испуганные люди притихли. На палубе воцарилась мертвая тишина.

Никто и не взглянул на стаи белоснежных альбатросов, реющих в прозрачном воздухе.

VI

Дианка, из-за исчезновения которой сто тридцать человек переживали жуткий страх, действительно заслужила при жизни ненависть команды "Красавца".

Это была необыкновенно умная и лукавая молодая дворняжка, небольшая, гладкая, темно-каштанового цвета, с пушистым хвостом "крендельком" и торчащими ушами, в которой, казалось, были все подлые черты, возможные только в лживой собаке, попавшей случайно в привилегированное высокое положение.

В присутствии капитана Дианка казалась самой порядочной и доброй собакой, и, стараясь выказывать капитану горячую преданность, она заглядывала ему в глаза, лизала его руки и была особенно нежна и льстива, когда ей хотелось получить вкусную кость на тарелке. Нечего и говорить, что Дианка была послушна и предупредительна, угадывала желания капитана, не осмеливалась при нем выражать своего неудовольствия и старалась какой-нибудь забавной штукой обратить на себя внимание капитана и заставить его улыбнуться...

С офицерами Дианка была приветлива и даже льстива, когда приходила на мостик полежать на припеке, без капитана, и знала, что вахтенный офицер не особенно доброжелателен к ней. Но стоило показаться капитану, чтобы Дианка стала держать себя независимо и подчас вызывающе. И тогда смелей попадалась под ноги офицеру и даже ворчала, если ее отгоняли.

С матросами Дианка положительно была заносчива и требовательна на почтение от них, особенно когда была в близком соседстве с капитаном или с офицером. Но, если ей случалось оставаться без защиты, она принимала обиженный и предупредительный вид и улепетывала в капитанскую каюту или на мостик, лишь только замечала серьезные намерения какого-нибудь матроса незаметно ткнуть или ударить ее.