Утро (Из дальнего прошлого)

Станюкович Константин Михайлович

Капитан молчал.

Старший офицер еще торопливее продолжал:

– Команда не виновна в этом подлом поступке, противном дисциплине. Команда не знала о нем и негодует на виноватого, который долгое время не сознавался... Боцман отказался указать мне на подозреваемого человека, и я взыщу с него. По счастью, мне удалось убедить виноватого сознаться. Это, как я и не сомневался, Зябликов...

Капитан не проронил ни слова.

Он стал еще суровее и, казалось, невозмутимее. Только в глазах его было выражение какой-то брезгливости.

Павел

Никитич, совсем изумленный, оробевший, но старавшийся не показать страха, проговорил не без некоторой развязности:

– Я прикажу наказать Зябликова, Алексей Алексеич. Мне кажется, такой поступок заслуживает строгого наказания...

Прошла минута.

Наконец капитан строго сказал:

– Не наказывайте.

– Есть!
– проговорил старший офицер и вышел растерянный.

Капитан брезгливо поморщился.

– Мартын!

Явился вестовой. Он был встревожен.

– А ты чего боишься?
– вдруг угрюмо спросил капитан.

– Не могу знать, вашескородие.

– И боишься?

– Точно так, вашескородие!

– Зверь я, что ли?
– крикнул он.

В этом крике звучала тоскливая нотка.

Мартын подавленно молчал.

– Позови Зябликова!

– Есть!

Тот явился и вытянулся у дверей. Страха в его лице не было.

Капитан облегченно вздохнул.

– Зачем наврал на себя?

Зябликов сказал - почему. Объяснил, как боится команда из-за Дианки. Доложил, что Дианка кусала матросов и особенно его.

Капитан слушал, опять хмурился, снова на лице и в глазах залегло что-то угрюмое, тоскливое и виноватое.

– Ступай и пошли боцмана! Тебя не накажут.

– Есть, вашескородие!

Торжествующий и особенно наглый, нарочно прошел Зябликов мимо старшего офицера и направился к боцману на бак.

– Небось капитан скрозь видит невинного человека. Не считает, как вы, справедливые, меня за последнего подлеца... К капитану, Иваныч, зовет сей секунд!.. Не заболей животом, как медведь, смотри!
– вдогонку крикнул Зябликов и захихикал.

Матросы снова уже не жалели "последнего матроса" и сторонились его.

IX

– Здравствуй, Иванов!

– Здравия желаю, вашескородие!

– Отчего не докладывал старшему офицеру, что Дианка кусала?

– Докладывал, вашескородие.

– И что?

– Отказали.

– А мне?

– Не осмелился, вашескородие.

– Почему? Говори все!

– Не допускали до себя, вашескородие. И как бы не изволили обидеться за собаку, - деликатно сказал боцман.

– То есть... накажу не собаку, а матросов?

– Опасался, вашескородие!
– застенчиво промолвил боцман.

Личной нерв подергивал глаз и щеку капитана.

Но он, по-видимому, бесстрастно спросил:

– И когда Дианка пропала, ты и команда боялись, что я беспощадно жестоко накажу, если виновный не объявится?

– Точно так, вашескородие. Очень заскучали матросики, чтобы вашескородие не признали вроде бунта против Дианки... И я пытал: кто

подлый человек, что утопил животную. И старший офицер изволили приказать: к шести склянкам найти виноватого или указать на того, кого подозреваю. Но я - извольте меня наказать - ослушался...

Капитан знал, что не любим, но быть в глазах людей, и без того обездоленных, зверем?

"За что?"

В эту минуту ужаса и тоски, охвативших душу, ему хотелось бы крикнуть, что это неправда, что он не такой...

Он справедлив. Он не наказывает линьками...

Только два раза беспощадно наказал за воровство, считая это необходимым, но отвратительным средством.

Он не бьет, не беспокоит бессмысленной муштрой, не морит работами, бережет людей... Он все делает, что требуют долг и совесть. Правда, он не ищет у матросов расположения, не подделывается к ним, не говорит им шутливо-ласковых слов. Он знает, как это просто и легко... Но ему стыдно заигрывать с людьми, жизнь которых так жалка, бесправна и опасна, и какая пропасть служебного неравенства с ним... Иди будь капитаном, как он, или выходи в отставку, а начальников, которые порют и шутят, обкрадывают и зовут молодцами, дрессируют, чтобы отличиться, и бьют, и калечат с легким сердцем, и говорят, что любят матросика, - таких еще часто называют добрыми... Но он не может быть таким "добрым".

Он вызывает только страх!..

О, если бы они знали! Он, суровый и нелюдимый, одинокий и мрачный, и по характеру, и по разладу между правдою и ложью жизни, по ранам горячего сердца, хоть и чужой, но не враг, а друг...

Разумеется, капитан ни слова не сказал из того, о чем думал. Не подумал и признаться, что только вчера случайно узнал, что любимая им собака кусает людей и ненавистна им, и...

И разве поймет боцман Иванов?..

"Он прав: я не допускал до себя!" - подумал капитан и обычным суровым тоном сказал боцману:

– Не разыскивай. Я утопил Дианку!

Боцман вытаращил глаза.

– Ступай!

X

По обыкновению суровый и молчаливый, стоял на мостике капитан и оглядывал палубу.

Все блестело и сияло.

Вышедшие к подъему флага офицеры и рассыпавшиеся по палубе матросы с изумлением взглядывали на капитана.

– На флаг! Флаг поднять!

Все обнажили головы.

Взвился флаг на гафеле, и начались обычные утренние рапорты.

Первым докладывал о благополучии на клипере старший офицер, и его белые пальцы, приложенные к козырьку фуражки, чуть-чуть вздрагивали.

Когда он отрапортовал, капитан громко проговорил:

– Напрасно открыли виновника. Я выбросил за борт Дианку...

И прибавил:

– Оказалась такой же подлой, лживой собакой, какими бывают и люди...

Выслушав все рапорты от начальников частей, капитан ушел в каюту.

А на баке шли оживленные разговоры, и матросы радостно недоумевали.

И в это чудное утро загадочность капитана, казалось, начинала проясняться.

1901