Утро Московии
Шрифт:
– Вина!
Подмигнул целовальник, и забегали мальчишки с деревянными бадейками, пошли расчерпывать вино налево и направо. Загоготали, загромыхали кружками, заобнимались те, что недавно готовы были бить друг друга нещадно. Кто-то пожалел, что нет тут уездных, убежавших забирать свои полтины у Онисима прямо на дому, дабы не ждать утра.
– Еще вина! Закуски!
Полетела на столы сушеная рыба: рыжие лещи, широкие длинномордые щуки в белой солевой изморози вдоль вспоротого брюха.
– Вина! – неслось
– Гуляем! – кричал Ломов.
– Истинно, гуляем! – вторил ему Кузьма Постный. – Наутрее быти похмелью велику!
Но все голоса перекрывал голос Чагина.
– Всем наливай! Полней наливай! Православные, все ли кружки полны, все ли души целы? Завтра всем верну по полтине! Онисим не утаит! – кричал Чагин.
– Не отдадим полтины! – кричал шорник из темного угла. Он сидел на полу, а над столом поднималась только рука с кружкой. – Туда полтина, сюда полтина, а где взять? Вот на Троицын день полоняничны денги собирать пойдут! Потом на войско собирать станут по пять копеек!
– Пойдут! Накрепко пойдут!
– И полоняничны на каждом доправят, не отвертишься!
– За полоняничны не станем стоять: святое дело!
– Знамо, святое! Легко ли православным полонянам у нехристей? Выкуп – спасенье им!
– Наливай!
– Не мешкай! Наливай!
– Пейте все! Я на Покров часы изготовлю! Слышите? Часы! Вологодскому купцу продам – всех угощу! – кричал Андрей Ломов, поднявшись и держась одной рукой за Чагина, другой – за Шумилу.
«Часы… – подумал Шумила с уважением к приятелю. – А фряжские часы отец мастерит…» – тут же вспомнил он сквозь неплотный пока хмельной туман.
Клим Воронов остерегался пить с мужичьем, с этими страдниками, хоть и были тут посадские, почище. Он отошел к сумрачному погорельцу.
– Ну, надумал? – спросил его в упор.
– Сто рублёв – и я твой… – выдохнул мужик. – Твой, до самого престатия…
– Не много ли? – усомнился было Воронов. Мужик недобро взглянул на него из-под тяжелых бровей, но Воронов не смутился. – Ты не обманеши меня? – опять спросил он погорельца.
– Я сегодня и в навечерии и до того дни на правёже стоял, а расплатиться нечем, потому и иду в кабалу к тебе…
– Я не про то! Не умрешь ли ты раньше времени?
– Про то Богу известно. А мужик я молодой – три десятка с небольшим и годов-то.
– Землю ведаешь?
– Всю жизнь пахал…
– Вместе с семьей идешь?
– Это в вечные-то всем? Да креста на тебе нет! Пусть уж один я сгину… Налей стопу, что ли!
– Как ты прозываешься-то?
– Кондратия Михайлова сына сын.
Воронов вслух прикинул:
– Еремей Кондратьев сын, выходит?
– Так, – кивнул Еремей, – нас знают по Заустюжью.
Воронов позвал парнишку с бадейкой, налил Еремею две стопы, чтобы мягче был,
– Кузьма! А Кузьма! – крикнул Воронов. – Бери бумагу у целовальника, будешь кабалу писать! Поторапливайся, а не то уйдет от тебя алтын!
– Уломал! – ахнул Кузьма, продираясь к прилавку целовальника. – Глядите, православные, уломал!
Кабалу писать пошли на волю. Кузьма с сожалением оставлял свое место за столом, но предупредил, что вернется.
Однако вернуться ему не пришлось. Когда Воронов, Еремей и Кузьма спускались с крыльца, к кабаку подбежала толпа уездных крестьян. Лица их были искажены гневом. Они сразу хотели пролезть в кабак, но было тесно. В толпе закричали:
– Чагина! Чагина сюда со товарищи! Не потерпим сего омманства! Нет такого указу, чтобы нас омманывать посадским людям!
– Чагина!
– Чагина подавай со товарищи!
Вышел Чагин.
– Ты почто омманство твориши? – крикнули ему.
Чагин не понимал. Он поправил рубаху на голове, но от этого движения узел ослаб, и один рукав повис вдоль спины.
– Никакого омману! Всех угощаем поровну! – ответил Чагин, чем вызвал еще большую злобу.
– Он еще смеется над нами! А ну отдавай полтины!
– Какие полтины? – опешил Чагин.
– Что намедни сбирал со товарищи! Полтины наши, они нам надобны!
– Ах вы головы бараньи! Да я твержу вам: завтра возьму посул у Онисима и все отдам до последнего рубля!
– Как бы не так! – подступали к нему уездные. У многих заблестели в руках ножи, глаза налились кровью. – Как бы не так! Преже чем взяти, надо туда положити, а ты, не положив тех Рублёв, взяти не можешь!
– Как это не могу? – Чагин оглянулся на вышедших за ним Андрея Ломова и Шумилу.
– Ишь переглядываются! Выколачивай из них! На наши полтины пьют да еще скалятся над нами ж!
– Сто-ой! – заорал Чагин до темноты в глазах. – Дайте мне понятие! Чего тут такое?
– А того, что Онисим рублёв нам дать не дал!
– Завтра отдаст! Я давал – я и возьму!
– Не тут-то было, Чага! Недаденого не берут! Онисим нам такой отговор дал: рублёв никаких знать не знаю! Не видел, сказывает, и не брал!
– Чего-о-о-о?! – рявкнул Чагин. – А ну пойдем к нему!
Чагин рванул рубаху с головы и дерганым шагом заторопился к дому Онисима Зубарева, увлекая всех за собой.
Толпа вывалила сначала на набережную. Увидев столько народу, торговцы в рядах повскакали с чурбанов, где они грелись на солнышке, и полезли за прилавки. Но они ошиблись: толпа прошла мимо и снова влилась в переулок.
В сутолоке кто-то несколько раз дернул Шумилу за рукав. Оглянулся – Алешка.
– Тятька! А тятька! Деда домой зовет!