Утро Московии

Лебедев Василий Алексеевич

– Приду!

– Скорей велит! Фряга за часами приходил, а деда ходит по двору как порченой. Говорит, надо скорей ехать за крицей!

– Приду, приду! – отговаривался Шумила, весь охваченный злобой против Онисима.

Алешку оттеснили. Шумила оглянулся, увидел его заплаканное лицо, заколебался на миг, но, увлекаемый толпой, шел дальше, решив, что они разберутся с Онисимом скоро.

Глава 15

Дом Зубарева стоял в глубине двора, как и повелось в городском строительстве у сильных людей, но был тот дом хоть и в два жилья, да невелик.

Правда, Онисим и не стремился к высоким просторным хоромам, не по чину это да и ни к чему: не век ему жить тут, в Великом Устюге. Зубарева выговорил из Москвы, из Приказа Великоустюжской Чети, сам воевода и женил его на своей дочери. Случилось это не только потому, что девка засиделась, а после отправки отца в отдаленный город и вовсе могла бы остаться в старых девах, но еще и потому, что в жизни воеводы Артемия Васильевича Измайлова наступила трудная полоса и не было видно в тот год конца ее. Какой уж тут выбор жениха? Отдать бы за кого-нибудь мало-мальски подходящего. Вертелся одно время на глазах этот Зубарев, вот и выдал за него, худородного, а Онисиму эта женитьба – манна небесная…

– Ломай ворота! – рявкнул Чагин, наваливаясь плечом на калитку в воротах.

– Перелезай! – кричали другие.

– Стойте! Вот бревно!

На дороге валялось выброшенное кем-то суковатое бревно длиной больше сажени. Подхватили его и, как тараном, разбили ворота четырьмя ударами. Толпа рванулась к дому. Чагин взбежал по лестнице в клеть, с ним еще несколько человек, остальные набились в подклеть, стали опрокидывать там, в запечье, кринки, горшки, вскрывать бочонки. Искали Онисима, но его нигде не было. Перепуганная немногочисленная дворня разбежалась кто куда. Наверху Чагин нашел жену Онисима, перепугавшуюся до смерти, потребовал от нее денег, но она ничего не знала и все кутала в сарафановый подол сына, парнишку лет восьми.

– Где Онисим? – орал Чагин.

– Ушел… – дрожа, отвечала она.

– Разбивай сундук! – крикнул Рыбак.

– Не резон это, – остановил Чагин охотников. – Найдем самого, пусть ответит, как он посул в семге не брал! – И вдруг схватил испуганную женщину за руку: – Говори, куда ушел?

– К отцу…

– Ага-а-а… – промычал Чагин. – Слышали? Пошел под крылышко надежное. А ну все к воеводе! Пусть он нам выдаст его!

– К воеводе! – закричали кругом.

Толпа выросла на глазах. Народ, запрудив улицу, устремился к воеводскому дому.

– Я ему покажу! – надрывался Чагин, то и дело подергивая за рукава уездных мужиков, которым он должен был немедленно доказать, что он не присваивал денег, что Зубарев специально воду мутит, дабы отвертеться. – Я ему устрою! Только пусть отречется – по колено в крови ходить будет!

На подходе к воеводскому дому толпу встретил воеводский конюх Аким.

– Где Онисим? – спросил его Чагин.

– Не ведаю.

– А где воевода?

– Не ведаю. Не ходите к дому, он стрельцов позовет!

– Так это тебя он послал по стрельцы?

Чагин схватил Акима за грудь и ударил его по лицу. Кровь брызнула из носа и губ конюха.

– Бей его! – раздалось в толпе.

Увидели кровь, разгорелись страсти, и несдобровать бы Акиму, да Чагин увлек всех к воеводским воротам.

– Ломай! – крикнул предводитель, грохнув сапогом по калитке.

Вдруг из-за

забора, в щель, послышался голос Онисима Зубарева:

– Вам чего тут надобно, гилевщики?

– Отдай посул! – приглушенно, почти по-дружески попросил Чагин, смяв нос о доску забора.

С другой стороны, в ту же щель, Онисим ответил:

– Не брал и не ведаю про посул!

– Что-о-о? – почти беззвучно, но страшно выдохнул Чагин и вдруг со стоном выкрикнул: – Забью, собака!

И в остервенении загромыхал кулаками по воротам.

– Налегай! – подхватила толпа.

И вот грохнулись сорванные с кованых крюков ворота, покривились столбы и с треском рухнула часть забора. Широко глянул на улицу воеводский двор. Недавно угрюмый и таинственный, теперь он казался совсем нестрашным, присмиревшим. Один-единственный стрелец у всех на глазах перепрыгнул через забор на задах, за житницей. Туда же скрылось человек пять дворни, остальные попрятались, кто куда мог.

– Убежали! Все убежали! – кричали в толпе.

– Это дворня, хозяева тут! – уверенно сопел Чагин, махая разбитыми в кровь кулаками.

Собаки сорвались на толпу в бесстрашной ярости. Одна схватила Рыбака за полу однорядки, раздернула полу до кушака. «Подпрела одёжка!» – почему-то весело подумал Рыбак. Он отвлекся на минуту, схватил оглоблю от колымаги и с одного удара уложил не успевшую увернуться собаку наповал. Вторая убежала к житнице, отлаиваясь.

– Ищите! – командовал Чагин и повел главных помощников и нескольких уездных мужиков по лестнице наверх.

Сапоги их простучали по настилу. Вот уже отворили дверь в сени, потом – в горницу, осмотрели две комнаты.

– Найдем! – уже по-хозяйски кричал Чагин, распаленный гневом, и смелость его передавалась остальным.

Никто не страшился сейчас этих покоев, увешанных иконами в золотых да серебряных ризах и лампадами.

Из горницы ворвались в покои боярыни. Та испугалась так, что вскрикнула и упала в обморок, увидев окровавленные кулаки Чагина. Ее постельничья девушка забилась за сундук, и ничего нельзя было от нее добиться – ни слова. Тогда принесли воды, окатили боярыню, а когда та пришла в себя, Андрей Ломов спросил, как можно ласковей:

– Матушка-боярыня, не бойся нас, мы ищем Онисима Зубарева. Где он?

– Нету его… – пролепетала боярыня.

– Врешь! – заорал Чагин. Он рванул на груди однорядку, достал медный крест и подошел к омертвевшей боярыне вплотную. – А ну целуй крест на том, что нет у вас в хоромах Онисима Зубарева!

Боярыня заревела в ответ и запросила пощады.

Чагин плюнул. Вышел в горницу. Напротив, в крестовой комнате, где от топота, крика, шапошных размахиваний потухли лампады, началась свалка.

– Родимые! Я за вас! Не забивайте, Христа ради! – плача, упрашивал Ноздря.

– Эй! Крови не пускать! – окликнул Чагин и хотел вмешаться, но кто-то потянул его к порогу.

– В терему! Они в терему схоронились! – раздались крики.

– Истинно, в терему зри супостатов! – закричал Чагин.

Кинулись к легкой лестнице в летнее строение над боярской клетью. Там, под самой крышей-луковицей, была выстроена светелка о трех окошках в цветной слюде. Первым по лестнице взбежал резвый парень, из уездных. Он подбежал к дощатой двери и восторженно крикнул вниз: