Увечный бог
Шрифт:
– Значит, тебя послали Старейшины Чистых?
– Нет, те, что остаются у Шпиля, слепы к дальним силам. Говоря "мы", я имею в виду себя и своих товарищей; мы много раз странствовали за пределы источаемой Шпилем силы, иначе не сумели бы распознать... вторжение.
– И теперь желаете выковать некий союз, - сказала капитан.
– Вы ищете Шпиль и то, что лежит на алтаре...
– Не совсем, - вмешалась волшебница и прервалась, энергично затянувшись трубкой.
– Мы ищем способ помешать тому, что вы планируете.
– И каким образом вы намерены этого добиться?
– Думаю, подойдет уже употребленный термин: союзники.
– Если вы - и ваши союзники -
– Но мы ведь тебе не доверяем, - сказала капитан.
– Теряем время, - ответила Равная.
– Теперь я буду говорить только с Джагутом.
– Тут нет ни одного, - сказала волшебница из-за дымовой завесы.
– Тогда он или она прячется даже от тебя. Открой врата, Принцесса - те, что делала для служанки. Присутствие весьма близкое, я его чувствую. Я почувствовала его в тот самый миг, когда ты обратила садок против меня. Открой врата и увидим, кто таится от нас.
Зашипев, волшебница оторвала трубку ото рта.
– Ну хорошо. Это будут ненадежные врата; я даже могу не суметь...
– Сумеешь.
Волшебница чуть отошла, покачивая круглыми бедрами. Воздела руки, пальцы зашевелились, словно перебирая незримые струны.
Полился жгучий холод, песок затрещал, как будто его хлестали молнии; явившиеся врата были огромными, высокими, зияющими. По ледяному воздуху поплыл более сладкий, кислый запах. Вонь смерти.
На пороге встала фигура. Высокая, сгорбленная - безжизненное серовато-зеленое лицо, желтые клыки на нижней челюсти. Впадины глаз разглядывали всех из-под края ветхого шерстяного капюшона.
Хлынувшая от пришельца сила заставила Равную отступить. "Бездна! Джагут, но не простой Джагут! Тишина - ты меня слышишь? Через этот вой? Ты можешь слышать меня? Передо мной союзник - союзник древней, такой древней силы! Он может быть Старшим Богом. Он может быть... кем угодно!" Задыхаясь, сражаясь с желанием пасть на колено, склониться перед страшной тварью, Равная заставила себя поднять взор, встретив пустоту зияющих глазниц.
– Знаю тебя, - начала она.
– Ты Худ.
Джагут сделал шаг, и врата поспешили закрыться за спиной. Худ помедлил, обозрев каждого из присутствующих, и пошел к Равной.
– Они сделали тебя королем,– прошептала та.
– Те, что ни за кем не следовали, пошли за тобой. Те, что отрицали войны, стали сражаться в твоей войне. И что ты сделал... что ты сделал с ними...
Подойдя, он схватил ее иссохшими руками. Поднял над землей и, разинув рот, вгрызся в висок. Клыки утонули под скуловой костью. Лопнул глаз. Порождая поток крови, он оторвал половину лица, потом укусил второй раз, поддев орбиты, доставая клыками до мозга.
Равная висела в его хватке, ощущая, как уходит жизнь. Голова странным образом потеряла равновесие. Кажется, она плачет лишь одним глазом, а горло разучилось издавать звуки. "Когда-то я мечтала о мире. Ребенком я..."
Шерк Элалле с ужасом наблюдала, как Джагут отбрасывает труп. Из окаймленного клочьями мяса, окровавленного рта свисали куски костей черепа и скальп.
Худ сплюнул, встал к ним лицом и сказал сухим, равнодушным тоном: - Никогда особенно не любил Ассейлов.
Все молчали. Фелаш стояла, трепеща, лицо было бледнее смерти. Служанка рядом опустила ладони на топоры у пояса, но не смогла сделать ничего, кроме этого неуверенного, тщетного движения.
Шерк Элалле заставила себя собраться.
– Ты умеешь
Пустые глазницы, казалось, смотрят на нее. Худ отозвался: - Нам не нужны союзники. К тому же я недавно получил урок краткости, Шерк Элалле, и храню его в сердце.
– Урок? Правда? Кто тебя учил?
Джагут отвернулся, поглядел на воду.
– Ах, мой Корабль Смерти. Признаю, слишком причудлив. Но разве можно не восхищаться его обводами?
Принцесса Фелаш, Четырнадцатая Дочь Болкандо, упала на колени и залила песок рвотой.
Глава 10
Что же такого в этом мире, если он тебе несносен? Почему ты вечно играешь роль жертвы? Жалобную тоску глаз твоих, печали о трудностях житья и горестной дани, со всех взимаемой - собрали мы в одном месте, под неизменным солнцем, у бронзовой женщины, груди опустившей в чашу, глядящей вдаль с жалостью... или то презрение?
Она была королевой снов, и дар ее тебе выбирать. Жалость, если захочешь, или тайное презрение. Я отполировал бы ее глаза, чтобы лучше видела, я помазал бы розы ее, чтобы вкуснее пилось.
Но пьем мы из одной чаши, а ты отпрянул, словно вкусил горечь. Не твой ли язык принес в чашу яд, не ты ли так жаждешь его разбрызгать? Что же такого в этом мире, если он тебе несносен? Что могу я сказать, изменяя взгляд раненого зверя, если поцелуй мой отвергнут, и свернулось молоко, и звонит колокол, оскверняя твою награду?
Десятки тысяч висят на деревьях, их ноги - голые корни, их надежда под солнцем увяла. Дровосеки давно ушли - туда, куда есть дороги, и клубится по следу пыль, словно дымы над пожаром. Маяками они сияют в пустынной ночи.
Мне сказали прокаженные, что у холма ютятся, будто видели человека без рук. Лишь взирать может он, как слепой, на ужасы споров. Одной пропавшей рукой потянулся он к темному небу, а другой пропавшей рукой увел он меня домой.
Край Стеклянной Пустыни был ломаной линией кристаллов и булыжников, весьма походившей на границу древнего моря. Араникт не могла отвести глаз. Она неловко сидела на устало шагавшей лошади, натянув капюшон от обжигающего солнца. Она отъезжала от главной колонны. Принц Брюс был где-то впереди, около авангарда; он оставил ее одну.
Долгая, плоская пустыня слепила, отблески почему - то резали глаза, словно она была свидетельницей творящегося преступления, грубого насилия над самой землей. Камни расплавились, став стеклом, осколки кристаллов беспорядочно торчат копьями, тогда как другие походят на кусты, и каждая веточка блестит, будто оторочена инеем.
Вдоль границы лежат кости, сваленные в кучи наподобие прибрежного плавника. Почти все расщеплены, став острыми иглами. То неведомое, что глумилось над этой страной, зажало в тяжелом кулаке каждую тварь и выдавило жизнь - кажется, это был обдуманный акт, упражнение в беспредельной злобности. Она подумала, что может ощутить вкус зла, может учуять его гнилое дыхание в ветрах.
Волны тошноты снова и снова проходили по животу, медленные как ползущий прилив; отступая, промывая путь назад, они оставляли осадок в костях. "Это место... желает убить меня. Я чувствую". Кожа под плащом стала холодной и влажной как глина. "Оно хочет внутрь. Навязчивое, как зараза. Кто мог такое учинить? Зачем? Какой ужасный конфликт к этому привел?"