Уведу родного мужа

Ветрова Мария

— Что может быть прекраснее возможности благотворно влиять на еще не испорченную детскую душу? — спросила Любочка у Каца. И поскольку он не нашелся, что сказать, ответила сама: — Ничего!..

Вид у Эфроимчика после этого сделался настолько растерянный и несчастный, что лично мне не хватило мужества последовать Любочкиному примеру и выдать ему еще одну порцию этой самой правды. Его ведь можно было понять: лишиться в считанные дни почти всей женской половины редакции — такое не каждому главному редактору по силам!

— Главное, что вы живы, —

пробормотал несчастный Эфроимчик и засобирался домой, оставив нам на двоих жиденький букетик из трех потрепанных гвоздик.

— Почему ты не сказала ему, что выходишь замуж и уезжаешь? — с легким укором спросила Любочка после того, как за нашим бывшим шефом закрылась дверь палаты.

— Пусть он решает свои проблемы в порядке поступления, а не все сразу, — ответила я. — Кроме того, я еще не дала Фрэду окончательного ответа…

И не совсем последовательно добавила:

— Пускай помучается! Если уж у меня такая судьба — непременно быть женой фээсбэшника, так хотя бы с гарантией, что меня действительно любят… А чем меньше мы их, тем больше они нас… Взять хотя бы Лариску! Всю жизнь мужиков презирала и ненавидела, а в итоге именно ее и полюбили, именно от нее и ребенком захотели обзавестись! А она? Да я на сто процентов уверена, что никакой такой любви она к нему не испытывала, сплошной расчет! Правильно ты ее выхухолью называла…

— Не думаю, — мягко возразила мне Любочка. И, вздохнув, добавила: — Какая она выхухоль? Просто несчастная, обделенная душевно женщина… А ты, Лизочка, не волнуйся так, тебе нельзя. Если нужно, я могу за Иваном Константиновичем сходить, он успокоительного даст.

— Сама успокоюсь, — улыбнулась я. — Вот скоро нас с тобой выпишут — тогда и будем решать оставшиеся проблемы! В том числе с моим Фрэдом…

И я действительно успокоилась.

— Все же эти фээсбэшники — жуткие нахалы! — Танька возмущенно посмотрела в сторону спальни и злобно фыркнула. Именно таким образом моя лучшая подруга прокомментировала выписку из больницы Федора Степановича, нашего общего телохранителя, пострадавшего, между прочим, при исполнении обязанностей.

— Ну, Тань, — пробормотала я почему-то оправдательным голосом. — Ему ж велено не меньше трех недель соблюдать постельный режим! Что же ему, все это время в гостинице валяться?..

Моя подруженька ахнула, всплеснула руками и уставилась на меня крайне подозрительно:

— Так это что — нам теперь целых три недели дрыхнуть неизвестно где, в то время как этот шпион будет блаженствовать на трехспальной тахте?! Может, он еще и рассчитывает на то, что я тут с утра до вечера буду деликатесы готовить для укрепления его драгоценного здоровья?!

— Ну, Тань, — снова заныла я, мысленно отметив, что и эта привычка, подцепленная от Таньки, кажется, привилась ко мне прочно, — спал же Фрэд столько дней на креслах, которые ему к тому же коротки? А тебе с учетом роста как раз будут…

В моей гостиной повисла пауза, свидетельствующая, что Татьяну постиг настоящий шок.

— Так, — произнесла она наконец. —

Так… Значит, лучшая подруга — на креслах…

И тут ее наконец осенило:

— А… А ты? — И Танька почти завизжала. — Где собираешься спать лично ты, дурища ненормальная?!

— Разумеется, рядом со мной, — подал свою реплику из спальни невыдержавший Фрэд, а я, едва сдержавшись, чтобы не зажмуриться, опустила голову, прекрасно представляя, что сейчас последует.

Последовала новая пауза, показавшаяся мне целой вечностью. Танька всегда была тугодумкой и любые новые сведения, особенно неожиданные, переваривала непозволительно долго.

— Здорово! — сказала она на сей раз. И со скоростью своей «бээмвэшки» дунула в сторону кухни. А я — в прямо противоположную, поскольку надо же было мне на ком-то выместить обуревавшие меня чувства?

Этот болтун, расположившийся со всеми удобствами, какие позволяла его все еще перебинтованная грудь, посреди моей тахты, нахально сиял, как новенькая монетка.

— До чего же жаль, — произнесла я с чувством, — что я не уволила тебя вовремя!

— Все, что ни делается, — к лучшему, — провозгласил Фрэд народную мудрость, поскольку своей собственной, судя по всему, обзавестись не удосужился.

— Кто тебе сказал, что я собираюсь спать рядом с тобой?! — возмущенно прошипела я. — Кто?!

— Так ведь больше все равно негде, — миролюбиво пояснил он. — Тем более что я сейчас, к сожалению, абсолютно безопасен даже для тебя…

— Если ты поссоришь меня с Танькой, — предупредила я этого наглеца, чувствуя, что против воли краснею со скоростью, которой вполне мог бы позавидовать капитан Широков, — я тебя сама пристрелю! И будь уверен, в отличие от твоего дружка и соратника, не промахнусь!..

Ответить мне Фрэд не успел, поскольку тут-то и произошло нечто абсолютно невероятное: предательница Варька, оказывается все это время находившаяся, вопреки нашим с ней правилам жизни, под одеялом у Фрэда, высунула оттуда свою нахальную морду и… облаяла меня — свою собственную хозяйку! Меня, вынянчившую это неблагодарное существо, сделавшую ее членом своей семьи! Как вам это нравится?

Этого я уже не выдержала и, круто развернувшись, вслед за Танькой кинулась на кухню, начав всхлипывать от обиды еще по дороге и мысленно давая себе клятву ни за что и никогда не выходить замуж за этого раненого наглеца. В конце концов, любовь, как известно, рано или поздно проходит, а дружба остается! Особенно если речь идет о женской, а значит, настоящей дружбе… От этого своего твердого решения я расстроилась окончательно и появилась на кухне уже не просто в слезах, а почти зареванная.

Все-таки правильно утверждают ведьмы и колдуны, что сходное притягивается к сходному: Танька, как выяснилось, тоже сидела на кухне не просто так, а тихо и горько рыдая. Бросившись к своей любимой подруге, я обняла ее, и некоторое время мы с ней увлажняли атмосферу моей квартиры совместными усилиями, всхлипывая хорошо слаженным дуэтом.