Увертюра ветра
Шрифт:
А жаль. Я рад был бы ему - моему извечному спутнику. Юному и всепонимающему.
Я зажмурился, когда плещущееся над головой море вдруг схлынуло, сменившись ослепительной белизной, и по глазам ударил яркий свет. Инстинктивно натянул поводья, заставив лошадь - тонконогую, беспрекословно подчиняющуюся воле всадника - остановиться, вскинул руку к лицу.
Когда россыпь цветистых пятен, пляшущих перед глазами, ушла, я увидел, что мы вылетели на прогалину, скалящуюся обрывом.
Я поднял взгляд от волнующегося моря, невозможно-зеленого, дрожащего в ладонях
– Вот бы оказаться там...
– прошептала Камелия, кажется, бесконечность минут спустя.
Наваждение растаяло. "Конечно же, он не может быть так близко", - пришла запоздалая и оттого досадливая мысль. Словно я, как мальчишка, повелся на нескладную чепуху.
– Еще окажешься, - отмахнулся Нэльвё. И, вырвавшись вперед, подхлестнул нас нетерпеливым: - Поехали!
– Когда?
– с неожиданным упрямством спросила она. И напомнила - спокойно и безразлично, хотя мне послышалась неприкрытая горечь: - Меня не пустят одну.
Я неприятно осознал, что слова Хозяйки больно задели ее - гораздо больнее, чем я мог бы предположить. Даже нет, не задели - ранили своей правдивостью, жестокостью... и неизменностью.
– Пустят, куда денутся! Если один раз пустили, впустят и в другой!
– фыркнул он. Ну, чего ждем! Поехали!
Но Камелия колебалась, теребя поводья, а я... я ждал, ее решения.
Она, конечно же, не рассчитывала на то, что мы спустимся к водопаду просто потому, что ей очень этого захотелось. Не рассчитывала - и не стала бы просить. Ей хватило бы нескольких минут, которые запечатлели бы дрожащее, зыбкое чудо в ее воспоминаниях щемящей грустью и сожалением.
Но Нэльвё то ли не понимал ее чувств, то ли не считался с ними, и не хотел дарить даже такую мелочь.
– Насмотришься на него еще потом, непременно!
– раздраженно добавил он. И нетерпеливо окликнул меня, надеясь, что моим-то заверениям она поверит: - Скажи ей, Мио!
Камелия обернулась - и слова обещания застряли у меня в горле.
"Непременно посмотришь", да?
Мне вдруг вспомнился мой голос - тогда, у тела истерзанной Песнью fae. Холодный, безжизненный, чужой.
Вспомнилось лицо Миринэ, искаженное болью - не за себя, за умирающий, стремительно срывающийся в пропасть мир - когда она с дрожью в голосе, шептала, что все кончено...
Как я могу обещать то, что может не сбыться? У меня нет права внушить ей ложную надежду. Как нет права лишать ее маленького, трепетного чуда, в которое она верит и в котором так нуждается.
Я принял решение и улыбнулся легко, свободно - впервые за последние дни. На душе стало светло и покойно как всегда, когда делаешь то, что считаешь правильным.
– А давайте спустимся - и устроим привал у водопада?
Взгляд Камелии вспыхнул надеждой. На лице расцвела робкая улыбка.
Нэльвё, впервые на моей памяти, растерялся и не нашел, что сказать. Только предостерегающе полыхнул потемневшим
– Это займет часа два, не больше, - миролюбиво (но несколько поспешно) продолжил я, не дав ему разразиться злой тирадой.
– Может быть, три. Брось, Нэльвё! Мы не настолько торопимся. Неужели тебе самому не интересно?
– Нет, - огрызнулся Отрекшийся. И, рывков отвернувшись, ударил каблуками по крупу лошади, пуская ее вперед. Не прямо, как собирался и куда звал нас, а вбок - по забирающей влево дороге, ведущей в долину.
Пытливый взгляд, которым он прожигал меня, пока я говорил, показывал, что мне он не поверили и ждут объяснений. Позже.
Зря не поверили. Потому что я был искренен.
Камелия нерешительно замерла, оглядываясь на меня. Наверное, все еще не верила, что мы согласились - или, того хуже, чувствовала вину.
Я ободряюще ей улыбнулся и, легонько тряхнув поводьями, пустил лошадь вскачь.
***
Откуда-то издалека, переплетаясь с шумом падающей в озеро воды, долетал заливистый смех Камелии и обрывки слов. Изредка в их песнь, светлую, сотканную из хрустальной ясности раннего вечера, вплетался другой голос - низкий и глубокий, насмешливо-раздраженный. Но любому, кто позволил бы себе вслушаться, сразу же стало бы ясно, что эта злость - напускная.
Улыбнувшись своим мыслям, я круговым движением кистью перемешал закипающую на слабом огне и источающую соблазнительные ароматы кашу. Камелия, к нашей вящей радости, была слишком занята, чтобы принимать участие в готовке, и теперь я следил за разбухающей пшеничной кашей, а Нэльвё - за вспархивающей с одного места на другое Камелией.
Я дважды постучал по краешку котелка, стряхивая налипшую кашу, и отложил ложку в сторону. Поднял взгляд, чуть привстав, чтобы лучше видеть - и сощурился от чересчур яркого, бьющего в глаза солнца. Поняв ошибку, я поспешно исправился, приставив козырьком ладонь - и не увидел ничего, кроме безмятежно лазурной глади озера.
Не успел я толком забеспокоиться, как из-за переливчатой, рассыпающейся брызгами воды и солнца, стены водопада выпорхнула Камелия - и едва устояла на скользких камнях, круглых, странно-плоских. Будто не сама собой образовалась эта каменная дорожка, а кто-то проложил ее через озеро к сердцу водопада.
За ней, пригнувшись, шагнул Нэльвё. При виде него я едва сдержал улыбку: обычное высокомерно-снисходительное выражение лица боролось с другим, прежде мне незнакомым, веселым, улыбчивым и безмятежным. В ответ на ее неловкость он, как обычно, щедро рассыпался в колкостях, насмешках и шпильках, но они не были злыми: слов я не слышал, но его живые интонации легко отражали малейший оттенок настроения.
А Камелия, кажется, и вовсе их не замечала: кружилась на маленьком, неровном пяточке, рискуя оступиться, сорваться вводу, но не останавливаясь. Не девушка - озерная fae, чей зыбкий, невесомый, тоненький силуэт, сотканный из света и эфира, пропадает в дымке водяной пыли, окутывающей ее искристым пологом.