Увертюра ветра
Шрифт:
– Мио?
– окрик Нэльвё едва коснулся ушей, словно снесенный ветром.
– Я не пойду дальше, - безотчетно сказал я, не сводя взгляда с волнующегося надо мной пронзительно-зеленого, густо-изумрудного моря.
– Что? Ты снова передумал, и мы возвращаемся? Неожиданно!
– рассмеялся он, подъезжая.
– Я. Не поеду. Дальше, - повторил я отрывисто, односложно.
– Почему?
– усмешка сменилась недоумением.
– Мне не нравится эта дорога.
– А мне не нравятся леса. Что же, мне по ним не ездить?
– иронично спросил Отрекшийся, но я не разделял
Я отвел взгляд от несущегося надо мной потока с пенной дымкой облаков и в упор посмотрел на Нэльвё.
– Я не сделаю больше ни шага.
Он нахмурился. Ему совсем не нравилось, что вместо того, чтобы найти место для долгожданного привала и, наконец, пообедать, мы стоим посреди чащи и препираемся. Не нравилось настолько, что он, обычно наслаждающийся спорами и конфликтами, терпеливо спросил, стремясь покончить с недоразумением как можно скорее:
– И что же именно тебе не нравится?
– Просто не нравится, - упрямо сказал я.
Запоздало подъехала Камелия, с любопытством переводя взгляд с меня на Нэльвё.
Тревога и накатившая слабость постепенно отступали, и я уже сам не понимал, почему и зачем упорствую.
– И как ты это определил?
– Мне здесь стало нехорошо.
– Это, наверное, от голода живот прихватило, - миролюбиво предположила девушка, как всегда улыбчивая и невыносимо этим раздражающая.
– Какой, к такой-то праматери, живот?!
– рявкнул я, не успев погасить вспышку. И тут же сбивчиво добавил, пожалев: - Извини, но это действительно глупо.
– Глупо, - проникновенно начал Нэльвё, - останавливаться просто потому, что кому-то стало нехорошо и в этом, видите ли, виновата дорога. Я почему-то полагал, что с логикой у тебя проблем нет. Видимо, ошибался.
Холодный тон, с которым он отчитывал меня, был невыносим. Злость накатила вперемешку с обидой и разочарованием - и захлестнула, вымыв приливной волной все чувства, кроме обжигающей ярости.
Лишь осознание того, что они не могут услышать, почувствовать и понять удерживало меня от срыва.
"Не могут! Так какого, пожри их драконье пламя, они не верят тому, кто может?!" - взвилось яростное, вызвав очередную вспышку.
Не верят - и не поверят, как ни старайся объяснить.
И как объяснить то, что нельзя понять самому до конца?
Да катитесь вы в Бездну, если так хочется!
Я хлестнул поводьями Стрелочку, бросив назад злое:
– Иди навстречу смерти, смейся ей в лицо. Только потом не моли о спасении.
Лицо Нэльвё вытянулось, а я прикусил язык. Язвительное замечание прозвучало злым пророчеством. И если раньше я еще гадал, чему принадлежит наваждение - прошлому ли, будущему ли, - только случится или случилось уже давно, то теперь с небывалой ясностью осознал: случится.
Тревога, злость, ярость - все ушло, оставив мне пустоту и серость поблекших красок.
Я в очередной раз клял себя за несдержанность. Слова - не золотые монетки, сыплющиеся на чаши весов мироздания. Слова - нити, которыми ткутся дороги. Неосторожное, случайно вырвавшееся из груди тонким вскриком ли, тихим вздохом - или осознанное, намеренное, твердое и ясное, - слова одинаково
Сказитель, который не умеет держать язык за зубами - вот же нелепица!
Правда, у меня было подозрение, что на сей раз без Её вмешательства тут не обошлось. Но оправдывать собственную слабость происками Воли, склочной судьбы или детским "он первый начал!" было как-то несерьезно, поэтому я продолжал немилосердно отчитывать себя.
Кругом царило зеленое безмолвие. Стрелочка брела сквозь лес, предоставленная самой себе. Мы скорее петляли, чем придерживались одного направления, и в какой-то момент я понял, что совершенно не представляю, откуда пришел. Треск сучьев, шелест раздвигаемых ветвей и неразборчивая ругань Нэльвё, единственные, не давали мне затеряться в этом бескрайнем, пенно-льдистом океане света и зелени. Я завертел головой, тщетно пытаясь понять, откуда доносятся обрывки звуков и разговоров, но чаща скрадывала их мягкой кошачьей лапкой. От мельтешения бесконечных серо-коричневых росчерков стволов и оперенных листвой ветвей закружилась голова.
Я потянул поводья, заставляя Стрелочку замедлить шаг и остановиться.
Было душно и скучно. Лесная тишина обнимала переливами шепотков, звонких птичьих трелей и шорохов. Я потянул за край рубашки и лениво его встряхнул. Воздух всколыхнулся порывом ветра, едва мазнувшим по щекам и плечам - и растворился в сонной недвижимости полдня. Заскучав и совсем позабыв о дороге, я едва не вылетел из седла, когда Стрелочка потянулась вперед. Чудом усидев, я хотел было в сердцах треснуть ее поводьями по лбу, как поднял взгляд и передумал.
– А, успокоился-таки, - пробурчал поравнявшийся со мной Нэльвё. Где-то позади шелестела ветвями, пробираясь сквозь них, Камелия.
– А я все думал, когда же...
Что именно он думал, я так и не узнал: Нэльвё осекся на полуслове, поперхнувшись очередной колкостью, когда увидел пробивающийся сквозь переплетенные ветви кустарника свет.
Пропустив вперед Нэльвё и Камелию, уставшую и растерявшую всю бойкость нрава, я въехал сам, с любопытством оглядываясь. После второго дня, проведенного в седле, больше всего хотелось упасть в щекочущую зелень трав, уткнуться в нее лицом и лежать, не шевелясь. Но я не мог позволить себе отдых: сердце, мое глупое сердце слишком хорошо помнило безотчетный страх и пробежавшую по венам морозным дыханием тревогу, и пугливо сжималось, не давая спокойно вздохнуть.
Я вскинул голову. Ветер, шальной и игривый, путался в кронах. В его детском озорстве не было и тени беспокойства, и меня резанула неприятная мысль: а действительно ли это было предчувствие, а не разыгравшееся воображение? Я нахмурился, пытаясь вспомнить, о чем тогда думал, - но тщетно.
Как легко спутать Ее шепот с шелестом потревоженных трав и прошлогодней листвы. Как легко читать Ее во всем, что случилось и не случилось, что было и не было...
И как легко видеть в каждом неосторожном порыве ветра, в каждом всплеске волн чужую волю.