Увертюра ветра
Шрифт:
Нэльвё почти не парировал ударов - только уходил от них, не желая причинить ей боль. Это давалось ему все сложнее с каждым новым шагом, с каждым уклоном и поворотом: удары fae становились все злее, остервенелее, осмысленнее, а он так и не мог решиться нанести свой последний, решающий, перерубив тонкое тельце fae одним серебряно-лунным росчерком.
Четыре кровавые полосы от длинных, когда-то прекрасных, тоненьких и розоватых ноготков, располосовали руку, которой он заслонился, не успев отшатнуться. Я до боли стиснул кулаки, понимая,
Боль отрезвила Нэльвё: я увидел это по вмиг ожесточившемуся, прояснившемуся взгляду. Он коротко рубанул, не тратя времени сил на замах. Клинок вспорол воздух в каких-то двух пальцах от ее головы. Fae отшатнулась - и, закричав тем же изломанным горем и болью голосом, резко обернулась.
Мы встретились взглядом. Что-то осмысленное мелькнуло в ее бездонно-синих глазах. Она признала меня, безошибочно, разглядев даже сквозь дымку безумия. Признала - и тут же перевела взгляд, потеряв интерес.
И увидела ее, Камелию. Идеальную жертву Охоты.
Идеальную, гори все черным пламенем!
Мы поняли это слишком поздно - я и Нэльвё. Не перехватить, не остановить, как не сбить сорвавшуюся в полете стрелу. Нэльвё изогнулся в длинном, поразительно длинном выпаде - и все равно не достал.
Я видел все, как в дурном сне: неестественно медленно. Камелию, побледневшую и какую-то обмертвевшую, завороженную, не способную и шагу сделать от неумолимо приближающейся смерти. Fae, бросившуюся к ней с улыбкой-оскалом. Нэльвё, рванувшего вслед за ней, не успевающего, так же как и я...
И, с какой-то бессмысленной, абсурдной уверенностью, которая может быть только во сне, сделал то единственное, что еще успевал, ни секунды не сомневаясь.
– Стоять!
– рявкнул я, каким-то чудом опередив само время.
Fae замерла, как бежала: на середине шага, едва удерживая сейчас равновесия. Мучительно изогнутые, скрюченные пальцы с отточено-острыми когтями замерли в непозволительной близости от шеи Камелии, которая до сих пор, кажется, боялась вздохнуть.
– Стоять, - медленно повторил я враз севшим голосом, не сводя с нее взгляда. В воцарившейся в лесу тишине едва можно было различить мой голос.
Fae изогнула голову под неестественным углом, точно птица. И встретившись с ее бездонным взглядом, я вдруг оскользнулся - и провалился в омут ее чувств, захлебнувшись ими.
Смерть, безумие, страх, отчаянье - и боль, всюду боль. Корежащая, ломающая, выворачивающая, выкручивающая... Каждый вздох изорванными легкими - боль. Каждый шаг - боль. Жить - значит чувствовать боль. Невыносимую, сводящую с ума. Боль - до слез, до смеха, до сомкнутого спазмами дыхания... боль, боль, боль! Боль - и больше ничего.
Она всхлипнула, задохнувшись отравленным солнцем воздухом - и полупрозрачная, как цветочный нектар, кровь веером взметнулась от раскроившего тело меча.
Боль, сводившую с ума каждый миг, каждый вдох, вытеснила другая - короткая, единовременная, разовая.
Не в силах отвести взгляд от тускнеющих, выцветающих глаз, я захлебывался цветочной кровью вместе с ней. И не разобрать в сплетении нервов, кто умирает там - я, fae илиОна.
Голова вдруг взорвалась звоном и темнотой. Меня, едва стоящего на ногах, отбросило куда-то в сторону. Левую скулу обожгло огнем. Я упал, неловко подвернув руку и навалившись на нее. Боль - та, другая, чужая - ушла, и только теперь я запоздало сообразил, что кто-то с размаху врезал мне кулаком.
Новая вспышка боли затмила все мысли. Еще удар, уже ногой, в бедро - но, кажется, не такой сильный, как мог бы. И ругань, вперемешку на аэльвском и северском, которую почти невозможно разобрать сквозь злое шипение.
Я резко вскинул голову - и Нэльвё, ожегшись о мой взгляд, осекся на полуслове. И не занес ногу для нового удара.
– Умрешь, - чужой, пугающе спокойный, ничего не выражающий голос я услышал как будто со стороны, и не сразу понял, что говорю сам.
Нэльвё хотел было взорваться очередной вспышкой ярости, но почему-то передумал, и, зло сплюнув, отошел, не переставая извергать ругань и проклятия.
Я кое-как поднялся и выпрямился, нетвердо стоя на ногах. Тело почти не слушалось. Чувствовал я себя отвратительно: как новорожденный котенок, брошенный в чужой и жестокий мир - слепой, беззащитный и потерянный.
– Лжец, лгун, лицемерная тварь! Нет, вы только посмотрите! "Я - жертва обстоятельств! Я - слабый, никчемный волшебник! Мне никак не обойтись без вашей помощи"! "Нет, я не знаю, кто эти люди и что им от меня нужно"! "Подставляйте за меня спины, идите со мной в пекло, рискуйте ради меня жизнью - а я буду смотреть и смеяться над вашей наивностью, не вмешиваясь"!
От его сорвавшегося на крик голоса птицы, только-только устроившиеся в кронах, сорвались серой лентой в лазоревую высь. Нэльвё, заметавшийся по поляне, сшиб подвернувшийся под ногу котелок, и зло пнул его.
– "Подставляйте за меня спины, ничтожества, а я посмеюсь над вами"! Что, не так?!
– рыкнул Нэльвё. И, вдруг остановившись, резко повернулся ко мне.
– Нет?!
– Прекратите, пожалуйста!
– отчаянно воскликнула Камелия, пытаясь перекричать нас. Бледная, как выбеленное полотно, она едва держалась, чтобы не расплакаться, и комкала в таких же бледных пальцах подол рубашки.
– Не так?!
– повторил Отрекшийся, опасно полыхая сейчас не фиалковыми - темно-синими глазами. Повторил - и в два размашистых шага оказался рядом. Проклятая слабость все еще подгибала ноги, не давая мне ни дать отпор, ни уйти.
– Нэльвё!
– слово-окрик хлестнуло его, но не смогло остановить.
Отрекшийся схватил меня за грудки и рывком приподнял. Я дернулся назад, но вырваться из захвата Нэльвё можно было разве что оставив в его руках часть рубашки, и только бессильно выплюнул: