Увидеть лицо
Шрифт:
Алина не выдержала и рассмеялась, хотя в глубине души ей было совсем не смешно.
— Мой?! Да мне в жизни на такой не заработать!
— Сейчас это совершенно не важно, — в голосе Марины зазвучало прежнее равнодушие. — Другое дело, что мы вряд ли оказались здесь случайно. Может, это у них такой способ приглашать в гости, не знаю. Может, это дурацкая шутка или какое-нибудь телешоу — знаешь, сколько их сейчас расплодилось? Может, тут везде камеры…
— И, подозревая такое, ты собираешься спокойно лечь спать?!
— Именно, — Марина раздраженно взглянула на дверь, потом наклонилась и закрутила краны. — Какой
Марина завела руки за спину, к застежке лифчика и выразительно кивнула на дверь.
— Ты не против? Я привыкла купаться без свидетелей.
Алина молча повернулась и вышла. Уже закрывая за собой дверь и ежась от коридорного воздуха, после ванной показавшегося очень холодным, она спросила:
— Так, значит, такие халаты есть в каждой комнате?
— В каждой комнате полно одежды, и она совершенно новая, вся запакованная. В одних комнатах только мужская, в других — только женская. Даже белье…Так что это точно не гостиница — не слышала я, чтобы в гостиницах был такой сервис. Закрывай быстрее дверь — холодно! И передай шоферу насчет вещей.
Алина закрыла дверь, вернее, почти захлопнула ее.
— Ваше высочество!.. — язвительно произнесла она, не пытаясь понизить голос, и отвернулась.
Все словно с ума посходили! Одни внизу чаи гоняют, другая, видишь ли, ванну принимает и уже комнату себе присмотрела! О том, ради чего они действительно залезли в этот дом, помнит, похоже, только Борис, остальные же уже воспринимают происходящее, как некое занятное приключение… А может, так и правильно? Может и ей вернуться к остальным, вволю поесть, понежиться в горячей ванне, выбрать себе комнату по вкусу, перед сном, может быть, посмотреть телевизор или немного почитать, а с утра поплавать в бассейне… Какая разница, чей это дом? Немного еды и тепла — что в этом ужасного? Обстоятельства обязывают.
Не умирать же от голода и сырости из-за каких-то принципов? Ты живой человек, ты устала и замерзла, ты проголодалась. Тебе простительно. Тебе сейчас простительно все. Иногда полезно отступить от своих принципов, особенно для того, чтобы выжить. Тебе ведь это известно лучше, чем многим, верно? Ты ведь с пяти лет это знаешь. Тебе ведь пять было, Аля? Пять?
Ее ладонь поднялась к шее и прилипла к ней. Проклятый дом, ведь иногда она месяцами не вспоминает о том, что произошло так давно. Но с тех пор, как она переступила порог этого дома, уродливое воспоминание то и дело поднимает голову, показывая свое обезображенное лицо. Не потому ли, что подсознательно она опасается этого дома — опасается больше, чем странного, везшего ее в никуда автобуса? Ведь в этом воспоминании худшим было не чувство вины, а тот, так и не повзрослевший детский страх. Страх почувствовать то же самое. Страх умереть так же, как и та…
Алина скрипнула зубами, подняла руку и в тот крошечный клочок времени казалось, что сейчас она влепит себе пощечину. Потом ее ладонь нырнула в сумку и появилась обратно уже с пачкой сигарет. Она зло закурила и вместе с облаком дыма хрипло выдохнула:
— Дура!
Алина повернулась
Странно, почему она не слышала этот звук раньше? Возможно. Его заглушал шум льющейся воды — совсем недавно приятный и уютный, теперь бы он показался ей грубым и раздражающим. Этот же — тихий, нежный, волшебный, похожий на что-то из детства — из той короткой его части, которая была наполнена верой в сказочные чудеса. Словно неподалеку звонили маленькие серебряные колокольчики.
Рассеянно улыбаясь, Алина пошла навстречу звуку. Тонкая спираль сигаретного дыма разматывалась за ее рукой, словно путеводная нить, и тут же предательски таяла в воздухе, исчезала бесследно, как вскоре исчезла за одной из дверей и сама Алина.
Он слушал их разговор, бесшумно дыша ртом и прижимаясь к стене. По его губам блуждала отрешенная улыбка, пальцы правой руки легко поглаживали подбородок, и изумрудные глаза золотого крокодила на его мизинце поблескивали с сытой удовлетворенностью. И сам разговор был занятным, но еще занятнее было слушать тех, кто не подозревает о его присутствии рядом. Борис понимал, что всего лишь несколько шагов Алины отделяют его от то-го, чтобы оказаться в глупейшем положении, кроме того, превратиться в большего подозреваемого, чем остальные — даже чем водитель.
Он надеялся, что девушки вот-вот начнут обсуждать остальных, более то-го, начнут обсуждать его. Пусть подслушивать и аморально, но зато очень полезно. Борис очень хорошо это знал, и порой страсть к незримому присутствию при чужих разговорах помогала ему избегать не только серьезных ошибок, но и бед. Кроме того, это было так… так…
При всем богатстве своего лексикона, он так ни разу и не смог подобрать верного определения этому ощущению.
Как раз в тот момент, когда Борис решил продвинуться на пару шагов вперед, чтобы лучше разбирать слова — девушки стали говорить очень тихо — он вдруг услышал громкий хлопок двери и голос Алины, резкий и язвительный:
— Ваше высочество!..
Нужно было спешно ретироваться, но на мгновение он растерянно застыл на месте, как пойманный с поличным неумелый вор. Потом дернулся было назад, но остановился, недоуменно слушая тишину. Алина молча стояла на месте, возле двери в ванную. Зачем? Что-то увидела? Или догадалась о его присутствии и теперь тихо посмеивается над ним?
Он услышал звук расстегиваемой «молнии» и легкий щелчок. Пахнуло резким запахом табачного дыма, после чего невидимая Алина громко сказала:
— Дура!
На этот раз Борис с трудом узнал ее голос — хриплый, дрожащий и болезненный. С Алиной что-то было не так, скорее всего она нездорова, а то, что девушка разговаривала сама с собой, настораживало еще больше. Вся его симпатия к ней мгновенно улетучилась — Борис всегда старался держаться подальше от больных людей, в особенности это касалось женщин, как бы красивы они не были. Любой физический недостаток, любая болезнь, серьезнее насморка, любое повреждение серьезнее порезанного пальца вызывали у него чувство брезгливости, даже отвращения, и порой ему приходило в голову, что спартанский метод оздоровления нации, несмотря на свою жестокость, не так уж плох…