Увидеть лицо
Шрифт:
Борис с отвращением отвел взгляд от холодно и хищно сияющих клинков и подошел к одному из стоявших возле стены столиков. Его взгляд снова потеплел, и он осторожно, обеими ладонями, как неоперившегося птенца, взял с узорчатой столешницы одну из пяти стоявших на ней кофейных чашечек на блюдце. Вздохнул восхищенно. Вот это было настоящее произведение искусства — и блюдце, и чашка были сделаны из высокосортного, тщательно отполированного янтаря, а ложечка — серебряная с янтарным навершием. Как-то он видел похожий набор в одном из антикварных салонов.
А потом Борис увидел на настенной полке часы и забыл обо всем, потому что это были те самые часы.
Лифман осторожно, почти не дыша, прикоснулся к ажурной бронзе. Его пальцы слегка дрожали. Он улыбнулся, потом опустился в вишневое полукресло, не сводя взгляда с маленького собора. Тогда они ему не достались. Борис не помнил, почему… кажется, он поехал за деньгами, просили за часы не так уж много, всего восемь тысяч долларов, но в тот раз у него с собой столько не оказалось… да, конечно же, он поехал за деньгами — и опоздал. Часы купил кто-то другой, и теперь он знает, кто.
Борис откинулся на спинку и скрестил руки на груди. В его взгляде появилось ожидание. Тогда ему так и не удалось услышать, как они отбивают наступление часа. На что похож их звон? Похож ли он на звон реймских колоколов, возвещавших о пришествии нового монарха? Так или иначе, теперь он это узнает. Телефон подождет, «Дилия» тоже. Все подождут.
Нежась в горячей ванне, Марина потеряла счет времени. Она лежала с закрытыми глазами и слушала, как тихо шелестят, постепенно оседая, пухлые пенные сугробы. Звук был приятным, расслабляющим, и от него, как и от тепла, неудержимо клонило в сон. Ее волосы лениво колыхались в воде, словно диковинные водоросли, и даже и они, казалось, дремали, как дремало, отдыхая, все ее тело.
Постепенно дремота начала переходить в сон. Одна рука Марины, заброшенная на бортик ванны, соскользнула и шлепнула по воде, обдав ее лицо мыльными брызгами. Это разбудило Рощину, и она недовольно приподнялась, осторожно снимая пальцами с лица хлопья пены. Потом выдернула затычку из сливного отверстия ванны и включила душ.
Изгибаясь под теплыми струями воды и старательно смывая с себя пену, она начала тихонько мурлыкать какой-то незамысловатый мотивчик, то и дело поглядывая — не отклеился ли страз с какого-нибудь из ногтей. Это было божественно — ощущать себя вновь чистой — почти так же божественно, как ощущать себя красивой, потому что…
На мгновение перестав напевать, Марина недоуменно моргнула. Ей показалось, что она упустила нечто очень важное, только что всполошенно промелькнувшее среди ее расслабленных, неспешных мыслей. Впрочем, возможно, ей это только показалось. Важным сейчас было только то, что «Геба» останется без ее присмотра на целые сутки. Кошекто подруга накормит, но вот с салоном никто, кроме нее, не управится.
Критично нахмурившись, Марина провела ладонью по своему плоскому животу, потом, извернувшись,
Только сейчас Марина вдруг осознала, насколько же раздражают ее остальные попутчицы. Конечно, ни одна из них ей и в подметки не годилась, но все же они были хороши. Каждая была посвоему привлекательна и совершенно не похожа на других, будь то рыжеволосая и зеленоглазая Алина, живая и яркая, Ольга с ее точеным профилем, строгой прической и той холодностью, которую можно было бы счесть аристократической, держи она рот закрытым, экзотическая Кристина, несмотря на всю вульгарность своего облика, выглядевшая весьма аппетитно, и Света — ладная, подтянутая и просто хорошенькая, без изысков. Последняя была единственной, к кому Марина испытывала некоторую симпатию — наивная, явно закомплексованная, несмотря на внешнюю привлекательность, и нуждающаяся в помощи. Кроме того, она с простодушной искренностью восхищалась Мариной, и той не могло это не льстить.
Выключив воду, Марина подтянула к себе полотенце, вытерлась — очень аккуратно, чтобы, не дай бог, не раздражать кожу. Небрежно бросила мокрое полотенце в угол, взяла другое и завязала на голове тюрбаном, спрятав под ним влажные волосы. Перешагнула через бортик ванны и осторожно спустилась по мокрым ступенькам. Надела халат, потом подошла к зеркалу и недовольно поморщилась, не увидев за плотной дымкой своего отражения. Она протянула к зеркалу руку, но потом убрала — ей не хотелось дотрагиваться до мокрого и холодного стекла. Оглянувшись, Марина подобрала брошенное полотенце и вернулась к зеркалу. Ее рука прижала махровую ткань к запотевшей поверхности и повела в сторону, прорисовывая в дымке блестящую полосу, и из этой полосы на нее пристально глянули чужие водянисто-голубые глаза, тусклые и воспаленные, обрамленные редкими ресницами и окруженные сеточкой морщин — глянули и их тут же проглотила вновь расползшаяся дымка.
Взвизгнув, Марина отскочила назад, ее всполошенно взметнувшаяся рука смела со столика флакончики и бутылочки, и они с веселым звоном посыпались на пол и раскатились во все стороны. Поскользнувшись, она упала на бок, снова взвизгнув, на этот раз от боли в ушибленном бедре и затихла на гладком полу, тупо глядя, как в нескольких сантиметрах от ее лица вращается соскочившая с какого-то флакона розовая пластмассовая крышечка. Та крутилась все медленнее и медленнее, пока не остановилась совсем.
Застонав, Марина приподнялась, потом села, прижимая ладонь к ноющему бедру. Полотенце свалилось с ее головы, и по спине и груди рассыпались влажные пряди. От их прикосновения она вздрогнула, потом подтянула полотенце к себе и встала — медленно-медленно, словно столетняя старуха. Ее губы дрожали. Так же медленно она пошла обратно к зеркалу, вытянув перед собой руку со скомканным полотенцем, словно та, кому принадлежали эти страшные больные глаза, могла выскочить из зеркала и наброситься на нее.