Уйын Полоза. Книга первая
Шрифт:
Такого он никак не ожидал увидеть.
— Ты знаешь, что такое кайф, братан?.. Нет, ты не знаешь, что такое кайф. Кайф это, вот это все. — Угрюм лежал в траве, раскинув руки и ноги, щурясь солнечному свету, на зеленой, бархатной лужайке, на берегу искрящегося ручья, на опушке осиновой рощи. Лениво срывал землянику, буквально засыпавшую все вокруг и закидывая ее в рот, блаженно жевал, и улыбался. — Таких ягод, с момента попадания сюда не ел, не было их отчего-то там, где я бывал до этого. Да что врать, и дома-то не часто в лес за вкусняшками ходил, все больше в камуфляже, на заданиях, а тут… — Он закинул в рот очередную красную
— Ты знаешь, где мы? — Максим едва вошел в новую локацию, как тут же почувствовал себя некомфортно, словно наблюдает за ним кто-то из леса, пялится злобно в спину, целится ненавистью. Не смотря на умиротворенную реальность, и балдеющего в траве бывалого друга, явно не чувствовавшего угрозы, Художнику было не по себе. Слишком уж все тут неестественно прекрасно, как на картинке, как в детской книжке комиксов. В реальной жизни так не бывает. Чего-то не хватало в этой летней идиллии.
— Не знаю. Не был тут никогда, и даже не слышал. Дорога сюда видимо одна и через локацию Ахтамака проходит, вот и не ходят сюда люди. Ты чего всполошился-то? Или правда, что увидел? — Угрюм сел, и огляделся. — Вроде ничего тут необычного нет.
— Не по себе что-то. Неестественно тут. Чего-то не хватает. — Художник оглянулся. — Тихо как в могиле. Птиц не слышно… Да что птиц, мухи и те не жужжат, пчел нет, и мошки… — Он прислушался. — Так не бывает.
— А ведь ты прав. — Угрюм тут же стал серьезен и поднялся. — Пойдем-ка отсюда лучше братан. Неправильное тут место.
Он не успел договорить так как маленький шип воткнулся ему в шею, мгновенно лишив сознания, и свалив тряпичной куклой в траву. Максим не успел среагировать, и даже вздрогнуть, так как второй такой же шип воткнулся и ему в кожу погасив сознание.
***
— Покушал землянички, придурок. Забыл, где нахожусь, детство вспомнил, дедушку… Болван.
Первое что услышал Максим, когда сознание толчками начало к нему возвращаться, был нудящий бубнеж друга. Страшно хотелось пить, глаза слиплись, и отказывались открываться. Он висел на вытянутых руках, прикованных кандалами, к толстой цепи свисающей из темного свода приличного размера бревенчатой камеры, по всей видимости пыточной, с одним малюсеньким пыльным окном, под самым потолком с ржавой решеткой, а рядом сопел и раскачивался, пытаясь дотянуться до места крепления цепи, Угрюм. Но все это Художник смог рассмотреть, только с третьей попытки сумев открыть слипшиеся ресницами глаза,.
— С добрым утром, братан! Как спалось после землянички? Как сны? Кошмары на полной желудок не снились? — Рассмеялся невесело Угрюм. — Я тут уже минут двадцать зарядку делаю. Присоединяйся, может у тебя получиться.
— Где мы? — Гвоздев не узнал собственного голоса, на столько жажда иссушила горло.
— Что, тоже с похмелья мучаешься? Думаю, рассольчиком тут не угостят. Не гостеприимные хозяева нам достались. Напоить напоили, а с утра стопку поднести забыли. — Он застонал, вывернув руки в попытке зацепиться за цепь. — Суки, слезу удавлю.
— Хватит хохмить. — Максим даже не попытался освободиться, понимая,
— Понятия не имею, говорил же, что первый раз в этой локации. Землянички поел, тебя дурака послушал, встал, и вот уже тут вишу, а ты рядом слюни пускаешь. — Стрельнул ненавистью в глазах Угрюм. В общем полные непонятки, и вряд ли мне хозяева этого отеля понравятся. Я уже их ненавижу.
— Остается только ждать. Пить хочется, сил нет. — Вздохнул Художник. — Надеюсь перед смертью попить дадут.
— Догонят и еще раз дадут. — Рыкнул друг. — Слезу, убью.
Ждали не менее трех часов, и когда сознание от жажды начало гаснуть, скрипнула наконец дверь, и в пыточную вошли два человека в белых рясах, и надвинутых на глаза капюшонах черных плащей.
— Чего-то мы, по-моему, перестарались с испытанием жаждой наших гостей брат Пуркоп, как бы не померли они. — Один из них подошел к Гвоздеву, и приподняв капюшон, посмотрел вполне человеческими карими глазами.
Лицо тридцатилетнего мужчины с черной ухоженной, коротко стриженной бородой, раскосые умные глаза, обычный, вздернутый в упрямстве нос, ни намека на то, что это нелюдь. С виду обычный игрок.
— Исчадия дождя сложно убить, а жажда не даст им рассеять заразу по нашей великой Либертии. — Второй остановился около извивающегося Угрюма. — Посмотри, сколько еще в этой особи силы.
Угрюм перестал дергаться, и попытался плюнуть в стоящего около него гостя, но пересохший рот, не дал этого сделать, чем развеселил гостя.
— Я бы все-таки напоил немного исчадий дождя. — Первый гость подошел к стоящему в углу ведру с водой, и намочив лежащую около него тряпку, накинув ее на швабру, поднес к губам Гвоздева. — Пей злыдень, и молись во славу Полоза великого, несравненной щедрости его.
Максим вцепился зубами, жадно глотая грязную воду, высасывая ее из половой тряпки. Странный монах засмеялся, наблюдая за его действиями.
— Хватит, твой друг ждет своей очереди. — Он вырвал у Максима из зубов грязную поилку, и вновь намочив ее, пошел к Угрюму, а к Художнику подошел другой монах.
— Кто вы, и сколько заразы с собой принесли в телах? — Заговорил он казенным голосом, и достав из-под полы блокнот и карандаш, приготовился записывать.
— Мы люди, и ничего не приносили, мы лишь на несколько минут зашли обсохнуть, и отдохнуть. — Вместе с водой, к Гвоздеву вернулась и возможность разговаривать.
— Вся сволочь, которая приходит из мира дождя в нашу благословленную Либертию, нагло врет, о своей непричастности к козням мертвого колдуна. Ты не исключение. Если не хочешь мучаться, и умереть быстро, то расскажи все, без утайки. Во-первых, кто такие: «Люди», во-вторых, сколько заразы в ваших телах.
— Не строй из себя идиота. Про людей он не слышал… Мне нечего вам рассказывать. — Зло ответил Максим. — Ни на мне, ни на друге моем, нет никакой вины. Мы мирные путешественники.
— Посмотрим, кто из вас окажется разговорчивее к завтрашнему утру. — Монах отошел от Гвоздева, и подошел к Угрюму. — Тебе то же нечего мне рассказать? — Тот молча плюнул ему в лицо. — Глупо. — Монах вытер белым платочком слюну. — Приглашу, пожалуй, Добряка, пусть разговорит вас. — Он улыбнулся. — Пойдем брат Варсава, наши гости неразговорчивы, и для дальнейшего общения требуется основательная подготовка.