Ужасный ребенок

Митин Владимир Васильевич

— Что с тобой? Зачем ты так руки держишь? Кстати, — без малейшей паузы продолжал он, — Боря говорил, что ты получил партию отборных мандаринов. Не мо...

— И не проси, — сказал я. — Отныне здесь нет места либерализму и мягкотелости.

Когда бы в лавке раздался вулканический гром, когда бы за моей спиной вдруг появился сам футболист Блохин, и то дед не так поразился бы. Некоторое время он стоял с выпученными глазами и разинутым ртом, а затем вылетел прочь и побежал по улице, часто оглядываясь в мою сторону.

—

Вот так-то, — проговорил я, хотя на душе у меня было нервозно. — Так будет с каждым, кто сунется теперь не как все, законно, в порядке общей очереди, а воровски, через служебный вход. Да приди сюда сама тетя Мэри, которую боится даже ее муж, брандмейстер Харлампий, и ее я отпра...

— К тебе можно? — раздался зычный баритон тетушки Мэри. — Ты здесь, Андрей? Племянник! Я пришла тебя поздравить с наступающим и...

— Попросить у меня ящик мандаринов? Не так ли, тетя? — съязвил я и еще более энергично скрестил руки.

— Какой ты умный, племянник! Какой догадливый! — Тетя засияла, как новый светофор у крытого рынка. — Какой отзывчивый к родным людям...

— Никогда! Нет и еще раз нет. На этот раз вы заблуждаетесь. Да приди сама прапрабабушка моей жены, и то она ушла бы ни с чем. Давайте же жить честно, без кумовства...

Никогда не забуду тетиного взгляда. Сначала он был зеленый, кошачий. Затем стал желтым, как у рыси. И уже поодаль, где тетя Мэри остановилась, чтобы еще раз проклясть меня, ее глаза засверкали львиным блеском.

Тем же способом я спровадил двух кузенов, одну племянницу и трех деверей, а также человека, который горячо называл меня братом, хотя я ни разу в жизни его раньше не видел.

Я уже собирался уходить, когда к лавке подъехала санитарная машина.

— Собирайся, поедем, — постно сказал мне близкий друг Ваня, шофер « Неотложной помощи». — Родственники говорят, что ты утверждаешь, что ты Наполеон. Нет? А кто ты? Миллиардер Хант? Ну, давай, давай, поедем. Отдохнем. Впрочем, если ты дашь мне ящик цитрусовых, я выхлопочу тебе хорошую койку в уютной палате...

Я вынул железный прут из ставней и медленно пошел к машине. Ваня тут же дал задний ход. Я помахал прутом перед радиатором.

— Дурак! — обиженно кричал, отъезжая, Иван. — Кретин! Я же по-дружески: ты мне мандарины, я тебе самую новую элегантную смирительную рубашку! По-хорошему, по знакомству!..

Он еще долго вопил в переулке, но уехал ни с чем.

Я отдышался и опять присел на табурет. «Как хорошо, — радостно и сладко мечталось мне, — какой я весь новый, какой весь принцип...»

— Эй! — вбегая в лавку, крикнула моя супруга. — Надеюсь, ты их всех отвадил?

И мы быстро-быстро стали отбирать самые лучшие, самые ядреные мандарины. Мадам так старалась, что ее прическа съехала набок, несмотря на обилие лака, которым были покрыты волосы цвета передельного чугуна.

Мы

приоткрыли служебную дверь, убедились, что в переулке не было ни души, и вытащили ящик на свет лунный.

— И все! — сказал я. — Больше налево никому и никогда. Ни грамма!

Верное средство

У меня на щеке образовался фурункул. Я растерзал бы человека, говорящего, что его фурункул «вскочил». Можно подумать, что они действительно вскакивают на людей, как на подножку трамвая. Это было бы слишком просто!

Лично мой возникал у меня на щеке трое суток. На четвертые режиссер театра, где я работаю, поинтересовался:

— Послушайте, вы не можете говорить бабьим голосом?

— А что? — чувствуя недоброе, отозвался я.

— Видите ли, у вас так разнесло щеку и глаз ваш настолько сузился, что я могу поручить вам сыграть сватью бабу Бабариху. Вместо роли молодого Пушкина, которую придется отдать артисту Йорику...

Я горячо обещал режиссеру полечиться. Первый же медицинский совет был дан суфлером Михеичем.

— Возьмите листья кубинской магнолии, разотрите их с корнями агавы мексиканы и сварите на спиртовке в соку обыкновенного озолотицвета. Как рукой снимет.

— Да, — сказал я, — но где найти спиртовку?

Михеич тоже не знал. К утру мое «украшение» само расцвело подобно яркому тропическому цветку. Режиссер вслух раздумывал, не перевести ли меня вообще в «голоса за сценой». Но под вечер у меня ухудшилась и дикция. Тогда наша «комическая старуха» Полина Сергеевна сказала:

— Не печальтесь, дружочек. Возьмите обыкновенное птичье молоко, смешайте его с самым простым ядом североамериканской гремучей змеи, посыпьте его горицветом и сварите в печи, но печь должна быть голландской.

— Где же я возьму говандскую петьку? — прошамкал я. — Сто з делать?

— Только не врачи! — всплеснула руками Полина Сергеевна. — Замучают. Дайте мне слово, что не пойдете. Они вам сделают переливание крови.

Я задрожал. С раннего детства один вид всяких скальпелей, бритв и ножовок приводил меня в ужас.

Обезумев, я носился по знакомым и незнакомым в поисках рецепта. Абсолютно незнакомый шофер такси рекомендовал приложение натурального женьшеня, смешанного с порохоцветом. Слишком хорошо знающая меня по замочной скважине соседка Настя настойчиво советовала употреблять керосин, сдобренный маковым цветом, который распускается в ночь на Янку Купалу, а сосед полковник Митерев велел применять каустик в двух третях с сушеным альпийским цветком эдельвейс. Равно предлагались вытяжки из бизоньего глаза, молоко антилопы канна и даже крокодиловы слезы пополам с самым обычным австралийским подорожником!