Ужасный ребенок

Митин Владимир Васильевич

Разумеется, ночью мне снился сон. Суфлер Михеич, окутываясь серным дымом, вылез из своей будки и страстно прошептал: «Рецепт: цианистого кали пол-унции плюс крысид с двумя долями мышьяка. Все облить сулемой, добавить царской водки по вкусу, перед употреблением взболтать и...»

Я проснулся. К семи утра фурункул так увеличился, что даже перевешивал остальное тело, когда я шел к автобусу. Я все-таки ехал к врачам. У перекрестка к машине подошел один мой старый приятель и посмотрел в открытое окно.

— Чирий? — спросил

приятель. — Здорово тебе экран раздуло.

— Он, — сказал я. — Есть рецепт?

— Фурункулез очень легко лечится газом, — хихикнул приятель. — Идешь в москательный магазин, покупаешь свежую замазку, приходишь домой, замазываешь окна в кухню, двери, потом открываешь краны...

Я разглядывал его отвратительную, хорошо выбритую физиономию, на которой не было ни одного прыщика. Мой же освещал всю окрестность, как прожектор. Приятель рыдал от смеха. Авто тронулось с места.

— Поплотней же закрой двери! — крикнул вдогонку приятель.

Лишь глянув на мое лицо, хирург тут же посоветовал мне пойти лучше к кожнику, это, дескать, их вотчина. Подозревая, что хирург намерен заняться так называемым «отпихнизмом», я отказался куда-либо уйти из кабинета.

— Хорошо же-с, — тихо сказал хирург, выбирая в шкафу самый сверкающий, самый кривой, самый острый инструмент. — Хорошо же-с.

Только меня там и видели. Кожник сочувственно предложил пойти к хирургу. Это, мол, их епархия.

— Считаю до тысячи, — сказал я грозно, идя на него со сжатыми кулаками. — Девятьсот девяносто восемь, девятьсот девяносто девять...

Хилый врач ойкнул, охватил мой лоб руками и быстро заговорил:

— Шушера-мушера, тройная лабуда... Лапку дохлой кошки истолочь в ступе, все вместе взять и в полночь пойти на Введенское кладбище к склепу фамилии Моргенштерн...

Я улепетывал к настоящему колдуну. Колдун оказался кряжистым импозантным мужиком в дакроновом костюме.

— Э-э, нет, батенька, — похохатывал колдун. — Вот если бы вы пришли ко мне с саркомой, или с маниакально-депрессивным психозом, или энцефалитом, тогда за милую душу... А фурункулы! Скажу по секрету: без медикаментов они проходят через две недели, а с медикаментами за четырнадцать дней.

Я плотно замазал окна и двери на кухне и совсем было собрался отвернуть краник газовой плиты, как раздался звонок. Звонил тот самый приятель:

— Ты жив? Слава богу... А я вот зря над тобой смеялся. У меня тоже чирьяк.

— Где?

— На самом, можно сказать, неудобном месте. Кстати, чем ты лечился? Кроме газа, естественно...

— Перо страуса эму, — не задумываясь, отвечал я, — мелко-мелко истереть с корнями баобаба и сжечь на медленном огне, посыпая медоцветом. Пройдет через две недели или через четырнадцать дней.

— Так, — бодро сказал приятель. — Записываю: эму, баобаб. Только где я достану медоцвет?

Теперь уже я засмеялся противным надменным смехом.

Такая

метода

— И еще учтите, Беркутов, — взволнованно сказал директор треста столовых и пивных нештатному активисту-контролеру, — пищевкусовую общественность города пора поднять на щит. Она исправилась, а пресса ее замалчивает. В качестве примера возьмите новое кафе «Юго-Юго-Восток» и, если надо, поддержите. Возможно, напишем заметку в газету...

Через полчаса Анатолий Беркутов появился в «Юго-Юго-Востоке». К нему мигом подбежал седобородый швейцар и ловко освободил от пальто.

«Местечко что надо!» — подумал Беркутов, разглядывая зал. Как маленькие луны в дыму, сияли жующие физиономии клиентов. Едоки кричали:

— Тимофей, еще помидоров!

— Чичас! — откликался официант.

Вскоре, изогнувшись над Толей, он интимно допрашивал:

— Сациви кушать будешь?

— Буду, — твердо отвечал активист.

— Харчо, беляши будешь?

— Тащи!

— Пить чего будешь? — закатывал глаза Тимофей. — Коньяк есть такой — умрешь не встанешь!

— Нет, — отрубил активист, — не буду. Нам нельзя.

— Ясно! — с лицемерным сожалением заключил официант. — Сам в профсоюзе состоял... Да не судьба...

Кушанья были принесены молниеносно.

— А обслуживание-то хоть куда! — радовался активист-контролер. — Надо их малость поддержать, отразить. А то только и пишут про общепитовцев, что жулики и грубияны. Даже воры.

Активист наливал себе выдохшийся, как бегун-марафонец, нарзан и с удовольствием пил. Из швейцарской отечески топорщились седые усы. Соус к цыпленку был потрясающ.

— А почему у цыпленка нет крыльев? — угрожающе улыбаясь, осведомился контролер.

— Ай! — поразился Тимофей. — Разве не знаешь? Такая сейчас новая кулинарная мода пошла, чтоб без крыльев! В них же есть нечего. Разве не так?

— Как же, как же, — компетентно кивнул Беркутов.

Он потребовал книгу жалоб и начертал в ней благодарность коллективу полупитейного пищеблока. Затем он тщательно переписал в блокнот фамилии повара, директора, калькулятора... Тимофей оказался по фамилии Крокодиловым.

— Это что же — псевдоним? — поразился Беркутов.

— Нет, — сознался Крокодилов, — из Тулы мы. Да вот у прадеда, он тоже в кухмистерской работал, такой скверный характер был, что прозвали его так...

Директор треста одобрил доклад Беркутова и санкционировал написание бодрой заметки в газету. По дороге домой активист сильно пошатнулся, в груди забили колокола, кто-то вдруг сдавил волосатыми ручищами желудок контролера. Минут через сорок примчалась стремительная «Скорая помощь».

Жизнь активиста удалось спасти путем форсированного промывания организма. Когда Беркутов наконец открыл глаза, он увидел больничные койки и седого швейцара, возлежавшего визави.