Ужин в раю
Шрифт:
— Ну вот… Легче теперь? У меня вода в бутылке, минеральная. Я платок смочу. И на лоб. Совсем легко станет.
Стебли травы касаются щёк. Мягкие, влажные стебли. Они кажутся высокими. Они уходят в небо. Они закрывают небо. Я тону в них.
В зелёных волнах, что перекатываются через меня под порывами свежего весеннего ветра.
Мне кажется — я качаюсь на этих волнах. Так неспешно, спокойно, ровно, в полусне, в полудымке, полутумане, полуяви; волны, полные терпкой, густой, горькой влаги — надо мной, во мне, мимо меня…
— Эй! Смертный!
Кто
Тошнит. Как будто укачало. Или воздух стал другим?
А если это… Рай?! Я что, в раю?
— Ага, разбежался. Не всё сразу. К тому же рановато ещё. День не кончился.
Он проводит платком мне по лбу. Я закрываю глаза. Вода стекает по векам.
— Нет, открой. А то опять отключишься. Давай, в себя приходи… Время уходит.
— Уходит?
— Ну да. Уходит. Часа три у нас, не больше.
Я встаю. Пытаюсь глубоко вдохнуть этот странный, такой непривычный воздух. Неужели я всё ещё на Земле? Всё ещё в этом, знакомом, сто раз уже виденном и измеренном мире? Никуда не ушёл. Не сдвинулся с места.
Ничего не происходит… Или происходит?
Я же чувствую, определённо чувствую — воздух, все запахи, все цвета, все звуки, все движения этого мира изменились. Невозможно описать, невозможно подобрать подходящие слова, но что-то явно стало не так. Не так, как прежде.
Как будто на старую, неведомо когда нарисованную картинку положили прозрачную плёнку с нарисованными на ней контурами нового, совершенно иного изображения, которое некоторыми чертами своими весьма точно имитирует накрываемую им картину. И потом верхнее изображение сместили. Ненамного, возможно — на какие-то доли миллиметра. Но и этого лёгкого, чуть заметного перемещения оказалось достаточно, чтобы появилось новое, третье изображение — призрачное, неясное. Как будто бы повторяющее линии прежних изображений — но самой призрачностью своей совершенно уничтожающее их.
И явен лишь только сдвиг этот, а всё остальное — ничто, мираж, пустота. Обман. Ловушка. Линии, линии…
Что это? Что происходит?
— Ты стал другим. Ты прошёл… Эта яма — не бездонна. В неё нельзя падать вечно. Ты упал на самое дно. Когда-то надо было упасть. Нельзя бесконечно заглядывать в яму. Перепрыгнуть через неё не удастся. Есть только один путь — вниз. А потом вверх. И вперёд.
— А что впереди?
— Ужин. Райская трапеза. Не бойся. Это совсем не страшно.
— Наркоз?
— А зачем он? Я же сказал — это совсем не страшно. И не больно. Разве только чуть-чуть. Ну, пошли потихоньку. Пора.
Птицы. Очень много птиц. Над головой — водовороты в небе, воронки, чёрные волны.
Это не мой мир. Лучше он или хуже моего — не знаю. Другой. Совсем другой. Наверное, это хорошо. Мне уже нечего терять в моём мире. Впрочем, он никогда и не был «моим». Разве только самой малой частью своей я принадлежал ему, а он мне — не принадлежал ни единой, даже самой ничтожной частицей. Он милостиво позволял мне жить, как дворняжке у порога, которую
Потому что тот, кто увидел иное небо и иную землю — обретёт и иные глаза. Замёрзшая, мёртвая, прозрачно-синяя святая вода в чашах глазниц с навеки застывшим в них взмахом снежных ангельских крыльев.
Не смотрите в эти глаза! Никогда не смотрите в них!
— Возможно, ты думаешь, что уже умер. Нет, пока ещё ты на Земле.
— Всё по другому… Не так…
— Что? Ах, да… Ну, это легко объяснить. Ты потерял сознание. Так бывает. Почти всегда и почти со всеми.
— Со всеми? С кем это — «со всеми»?
— Ну, видишь ли…
Я покачнулся и Ангел подхватил меня под локоть.
— Надо в машину. Стекло опустим, я ехать буду очень медленно. Надеюсь, тебя не вырвет…
— Ты на вопрос не ответил.
— Помню, помню…
Оказывается, я лежал недалеко от дороги. Метрах в трёх от обочины. Пыльной, серо-жёлтой обочины.
Но как же здесь много травы! Такой высокой травы. Она подступает вплотную к дороге, бесстрашно прижимаясь, почти охватывая чёрную асфальтовую полосу, насквозь прорезавшую поля и леса тихой этой земли. И трава эта словно медленно, но неотвратно затягивает резаную рану, глубокий шрам с хирургически-ровными краями.
Здесь побеждает трава. Здесь дышится по другому.
— Так, я дверь открою… Давай, на сиденье опирайся.
— Я не первый через это проходил?
— Экий ты, Серёжа, странный. Уже и к раю ревнуешь. Нет, конечно, далеко не первый. Первый, кто через это проходил, был, пожалуй, ещё одет в шкуру пещерного медведя.
— Что, уже и тогда ангелы по земле бродили?
— А почему бы им не бродить? Человек с тех пор нисколько не изменился. Мода только на одежду меняется. Вот с тех самых пор и ходим…
— Слушай, Ангел…
Я схватил его за ворот рубашки и притянул к себе. Для него это было явно неожиданно — он отпрянул назад, так, что ворот натянулся и верхняя пуговица, оторвавшись, отлетела в сторону, и земной, знакомый, пугливый отблеск мелькнул в глазах его.
— Ты чего?!
В его голосе был испуг. Искренний, без малейшего шутовства. Без фальши.
Неужели и он изменился? Что произошло? Ангел, творец Земли и Неба, поставщик изысканнейших блюд к столу Господа, шеф-повар небесной кухни и… испугался?
— Слушай, Ангел, а когда людей на свете не было… Ну, скажем, миллионов шестьдесят лет назад. Кем Господь питался?
— Отпусти, — сказал Ангел.
Голос его звучал строго и властно. Он по прежнему хотел казаться всё тем же Ангелом — всемогущим владыкой и повелителем беспомощных земных марионеток. Их судьёй, спасителем и палачом.
Но что-то явно изменилось и в нём. Он явно стал другим.
Или перемены во мне показались ему слишком пугающими?
— Не надо так делать!