В балканских ущельях

Май Карл Фридрих

— Держи!

Оба какое-то мгновение смотрели друг другу в глаза. Запах любимого кушанья достиг ноздрей хаваса, его строгое лицо начало смягчаться. Губы против воли раскрылись, крылья носа и борода задрожали, а на губах заиграла улыбка — без сомнения, плов одержал победу.

Какой турецкий хавас устоит перед жирным пловом! Он отставил свое ружье, взял тарелку, обернулся к своим и произнес:

— Хотите?

— Да, да! — быстро ответили пять голосов.

— Тогда садитесь.

Остальные тоже отставили ружья и присоединились к товарищу. Забавно было наблюдать,

как они важно ели — с физиономиями греческих мыслителей копались пальцами в жирном вареве, сворачивая его в шарики и запихивая подальше в рот. Хаджи между тем уселся на свое место с важной миной. Тут вошел хозяин. Увидев честную компанию за сворачиванием рисовых шариков, он мигом испарился.

Когда плов кончился, важный хавас вернул тарелочку.

— Благодарим вас! — изрек он, поставил ее на стол, снова встал в позу и произнес с видом римского диктатора: — Ну!

На этот раз я посчитал целесообразным откликнуться.

— Чего вы желаете? — спросил я коротко.

— Вас, — последовал еще более короткий ответ.

— Для чего?

— Отвести к забтие мюшири.

— А мы ему на что?

— Он оштрафует вас.

— За что?

— За избиение, которому я подвергся.

— Но ведь ты уже наказан. Нам-то там что делать? Если бы я стал описывать выражение его лица, то сей портрет наверняка явился бы украшением всех моих зарисовок пребывания в Турции. Но оно просто неописуемо. Он не в состоянии был вымолвить ни слова. Потом сделал грустную мину и закричал:

— Вы пойдете добровольно или нет?

— Нет.

— А силой?

— Нет.

— Аллах! А как же тогда?

— Никак.

Тут он растерялся. А ведь он называл себя самым сообразительным из своих товарищей! Но одно дело удержать в памяти трех светлых лошадей и другое — арестовать пятерых мужчин, которые не желают идти к забтие. Он сделал самое умное, на что был способен: прислонился к стене и приказал одному из своих:

— Говори ты!

Тот вышел вперед. Он поступил иначе. Поднял ружье, достал прикладом почти до моего носа, потом описал круг и спросил:

— Знаете, что это такое?

Я позволил себе ответить за всех:

— Да.

— Ну и что же?

— Приклад от ружья.

— Именно. А вот спусковой крючок. Поняли?

— Да.

— Так что теперь вы знаете все.

— Ничего мы не знаем.

— Нет, все! — заупрямился тот.

— Нет, только то, что твое ружье может стрелять.

— Этого достаточно. Мы пришли арестовать вас.

— А, так бы сразу и сказал.

— Это само собой разумеется. Если вы тотчас не пойдете, мы поможем вам ружьями.

— И что, застрелите нас?

— Да.

— Мы готовы, стреляйте.

Я вынул сигарету и закурил. Остальные последовали моему примеру. Хавасы уставились на нас. Такого они еще не видывали.

Случилось невероятное — новоявленный начальник отложил ружье. Он скомандовал другому:

— Говори теперь ты!

Тот был уже готов ухватить бразды правления, выступил вперед и приготовился сказать прочувствованную речь. Я предвидел, что так будет продолжаться, пока все не исполнят свои роли. Но

ошибся. Только третий «генерал-фельдмаршал» изготовился, как открылась дверь и в отверстие просунулась голова сержанта.

— Куда вы подевались?

— Мы здесь.

— А парни?

— Тоже здесь.

При этом отвечавший указал на нас.

— Почему же вы их не ведете?

— Они не хотят.

— Почему не ведете силой?

— Мы не сумели.

Эти ответы следовали с такой скоростью один за другим, будто их выучили наизусть. Меня разобрал смех.

— Ну ладно, я сам покажу вам, как надо поступать в таких случаях.

Он подошел поближе и рванул саблю. Глаза у него вращались как бешеные, а желтые зубы скалились в ужасной гримасе.

— Вы, мерзавцы, вы слышали приказ?! Никто не ответил.

— Что я сказал? Молчание.

— Вы что, глухие?

Казалось, никто из нас не моргнул ни разу. Тут он совсем вышел из себя. Поднял саблю, чтобы ударить меня плашмя, и закричал:

— Ты, собака, сейчас я научу тебя говорить!

Сабля опустилась, но не на мою спину, нет, а на пол, и сержант вдруг ощутил, что не стоит, а сидит. Он в изумлении уставился на нас, будто мы не люди, а духи. А мы тем временем сидели спокойно и молча, как изваяния. Никто не пошевелился, кроме меня, ведь мне все же пришлось выбить у него саблю и толкнуть его как следует, чтобы он сел. Произошло все так быстро, что никто ничего не заметил.

Он переводил взгляд с одного на другого, потом обернулся и спросил:

— Они и раньше такими были?

— Да, — ответил наш кустарниковый знакомый.

— Ненормальные?

— Ясное дело.

Среди этих любезных людей царило поразительное единодушие: они глазели друг на друга и качали головами. Они качали бы ими еще очень долго, если бы я не встал наконец и не спросил сержанта:

— Что вы здесь ищете?

Лицо того немного преобразилось, ибо он понял из моего вопроса хотя бы то, что мы умеем говорить.

— Вас, — последовал лаконичный ответ.

— Нас? Что-то непохоже. Ты вроде бы говорил о подонках и собаках. — При этом я пристально взглянул ему в глаза, так что он покраснел. — Кому понадобилось нас видеть? — поинтересовался я дальше.

— Забтие мушюри.

— Для чего?

— Ему надо вас опросить.

Я видел, что он хотел сказать не то, что сказал, но настоящий ответ так и не слетел с его жирных губ.

— Это что-то другое. До сих пор говорилось о наказании. Поди скажи ему, что мы сейчас же прибудем.

— Я не могу, господин! — ответствовал тот.

— Мы должны прийти туда вместе. Мне следует вассейчас задержать.

— А знает мушюри, кто мы такие?

— Нет, господин.

— Так беги к нему и доложи, что мы не те, кто позволит себя арестовать.

— Я не могу. Пошли вместе. Господа ждут.

— Что еще за господа?

— Господа присяжные.

— Ах, так! Ну, тогда нам ничего не остается, как собираться.

Хавасы думали провернуть все иначе. Я вышел во двор первым. За мной следовали мои друзья, а уж потом полицейские. Там стояли наши оседланные лошади.