В балканских ущельях
Шрифт:
Сержанту что-то пришло в голову, он подошел ко мне и спросил:
— Зачем вы вышли во двор? Ведь есть прямая дорога, через ворота.
— Можешь не беспокоиться, — отвечал я. — Нам так удобнее.
Я подошел к вороному и вскочил в седло.
— Стой! — закричал тот. — Вы хотите убежать. Слезай! И пусть другие твои люди не садятся.
Его люди хотели воспрепятствовать остальным, а сержант уцепился за мою ногу, чтобы стянуть вниз. Тут я поднял Ри на дыбы и заставил его сделать круг на задних копытах. Сержант мигом отскочил.
— Осторожнее,
Это дало время моим людям сесть в седла, и мы галопом помчались к воротам.
— Живи с миром! — крикнул я сержанту.
— Стой! Стой! — орал тот, устремляясь за нами. — Не упустите его! Воры! Разбойники!
Известие о том, что нас собираются арестовывать, быстро распространилось по деревне и собрало толпу зевак. Но верные подданные падишаха палец о палец не ударили, чтобы хоть попытаться нас поймать: куда больше они боялись попасть под копыта моей лошади. С криками удовольствия они разбегались перед нашими конями.
Какую дорогу выбрать, чтобы попасть к местной власти, я мог понять, оценивая населенность этой деревни: люди здесь всегда селились поближе к начальству. И тем не менее я спросил старика, испуганно шарахнувшегося от нас:
— Где живет кади Остромджи?
Он ткнул пальцем в сторону переулка, выходившего на площадь, и ответил:
— Скачи туда, господин. Там увидишь полумесяц со звездами над воротами.
Мы двинулись в этом направлении и оказались перед длинной и высокой стеной, в середине которой красовались вышеуказанные ворота. Через них проникли в четырехугольный двор, где нас тут же обступила любопытствующая толпа.
В глубине двора стояли служебные и жилые здания. Перекрытия были зеленые, а все остальное — голубое, и это было весьма чудно. Двор был грязен до предела. Только часть его возле самого дома была на пару метров расчищена, что, видимо, обозначало тротуар.
У дверей стояло старое кресло с драной подушкой. Рядом валялась перевернутая скамейка. Пучок веток и вязанка палок указывали на то, что готовится экзекуция. Несколько полицейских стояли рядом, тут же сидел наш старый знакомец-инвалид, которого мы обогнали недавно перед въездом в село.
Лицо его сразу привлекло мое внимание. Он наверняка был уверен, что нас доставили сюда как арестованных. То, что мы гордо и независимо въехали верхом во двор, произвело на него столь сильное впечатление, что он так и не смог скрыть тупого изумления, и я бы рассмеялся, если б не заметил в его источающих ненависть глазах нечто такое, что явно не подпадало под определение тупости.
Мы спешились. Я передал Оско поводья и подошел к хавасам.
— Где коджабаши? 45
45
Коджабаши — сельский староста (тур.).
Я
— Внутри, дома. Желаешь с ним поговорить?
— Да.
— Я доложу. Скажи мне твои имя и чин.
— Я сам доложусь.
Отстранив его, я направился к двери. Тут она отворилась, и вышел высокий и худой человек, еще более тощий, чем нищий и Мюбарек.
Он был весь закутан в кафтан, прикрывавший даже ступни. На голове его красовался тюрбан, ткань которого лет пятьдесят назад была, наверное, белой. Шея была настолько длинной и тонкой, что я подивился, как она может удерживать голову. Он оглядел меня маленькими глазками без ресниц и спросил:
— К кому тебе надо?
— К коджабаши.
— Это я. А кто ты?
— Я иностранец, которому поручено передать тебе одно послание.
Он хотел что-то ответить, но не успел, ибо в этот момент во дворе появились сержант со своими людьми и они заголосили:
— Аллахи! Валлахи! Вот он!
Со всех сторон между тем подпирал народ. Но никто не произнес ни слова, будто мы находились в мечети. Место, где валялась ножками к небу перевернутая скамейка, было для этих людей священно. Может быть, кого-то из них уже наказывали здесь, приковав за голые ноги к деревянной лавке. Такие воспоминания всегда действуют удручающе.
Чиновник, вместо того чтобы мне ответить, обратился к сержанту:
— Ну что, вы его так и не привезли? Хотите палок? Тут один хавас, запыхавшись от долгого бега, указал на меня пальцем и ответил:
— Да вот он!
— Что? Это он и есть?
— Да!
Коджабаши снова повернулся ко мне и оглядел с ног до головы. При этом его голова покачивалась из стороны в сторону, как маятник, а лицо приняло строгое выражение.
— Значит, ты и есть арестант?
— Я? Нет, я не арестант, — ответил я спокойно.
— Но сержант сказал…
— Он говорит неправду.
— Нет, я правду говорю, это он и есть! — настаивал хавас.
— Слышишь? — опять обратился ко мне коджабаши. — А ты называешь его лжецом!
— А я говорю тебе, он лжет. Ты видел нас, когда мы въезжали во двор?
— Да, я как раз стоял у окна.
— Значит, заметил, что мы сидели верхом. Я по своей воле приехал к тебе. Хавасы появились уже позже. Это что — арест?
— Да, ты приехал немного раньше, но полиция вас задержала. Так что вы мои пленники.
— Ты жестоко ошибаешься.
— Я коджабаши и никогда не ошибаюсь. Заруби себе на носу.
— Тогда я тебе докажу, что нет такого коджи в мире, которому я позволил бы называть меня своим пленником.
Несколько быстрых шагов, и я в седле. Мои спутники мгновенно последовали моему примеру.
— Сиди, к воротам? — спросил Халеф.
— Нет, мы остаемся, я хочу лишь проехаться. Похоже, вороной понял мои намерения: показал, на что способен, выделывая всевозможные кульбиты.
— Закройте ворота! — приказал судья хавасам.