В битве с исходом сомнительным
Шрифт:
– Все отлично, – успокоил его Джим. – Плечо немного одеревенело, но чувствую я себя хорошо. Даже голова не кружится. Сегодня надо мне будет выйти – пройтись.
– Тебе повязку сменить надо, – заметил Мак.
– О, это… Ну да. А что док? Так и не вернулся?
– Нет. Видно, попался. Такой хороший парень был…
– Был?
– Нет. Надеюсь, что не в этом смысле. Может, изобьют его только, и все. Но сколько наших парней вот так исчезают, и больше от них ни слуху ни духу.
– Но ты
– Знаю. Если бы я не был уверен, что ты это выдержишь, я бы заткнулся и держал все в себе. Но ведь хочется облегчить душу. И чашечку кофе ужасно хочется, прямо до слез. Как вспомнишь, как пили мы его в городе, – по три чашки, если хочешь. Все, что душе угодно.
– Наверно, малость всей этой роскоши тебе бы не повредила, – жестко произнес Джим. – Но сейчас соберись-ка ты лучше. Уж слишком ты себя жалеешь.
Лицо у Мака посуровело:
– Ладно, малыш. Хочешь выйти? А идти-то можешь?
– Конечно, могу.
– Ну, тогда задуй лампу. Пойдем, разведаем насчет фасоли с говядиной.
Заскрежетала защитная штора, которую поднял Джим. В палатку хлынул утренний свет, серый, как разведенные чернила. Джим приподнял полотнища входа и подвязал их.
– Пусть проветрится хорошенько, – сказал он. – Это укрепляет. Хорошо бы и помыться всей нашей честной компании.
Мак согласился с ним.
– Постараюсь ведро теплой воды раздобыть, и мы, когда поедим, губкой оботремся.
На небе занимался рассвет. На востоке деревья еще чернели на фоне посветлевшего неба, и стая ворон, потянувшихся к востоку, казалась выгравированной на нем. Под деревьями еще гнездился сумрак, и земля была темной, словно проникаться светом умела лишь постепенно. Насколько можно было судить, охрана больше не прохаживалась взад-вперед. Усталые люди стояли кучками, руки в карманах, куртки застегнуты по самое горло, воротники подняты. Голоса звучали тихо и монотонно. Так говорят люди, когда разговоры ведутся, только чтоб не уснуть.
По пути на кухню Мак с Джимом подошли к одной такой кучке.
– Ночью были какие-нибудь происшествия? – спросил Мак.
Разговор замер. Обращенные на него глаза патрульных были красными от усталости.
– Ничего такого не было, друг! Фрэнк, правда, говорил, что чудилось ему, будто кто-то ходит всю ночь вокруг лагеря. Мне тоже все казалось, что крадется кто-то. Но слышать мы ничего не слышали. Мы по двое обход делали.
Мак рассмеялся, и громкий этот звук словно взрезал воздух.
– Я в армии служил, – сказал он. – Тренировали нас в Техасе. Так когда я в карауле стоял, мне все казалось, что немцы меня окружили и шепчутся по-немецки.
Посмеялись – тихо, невесело.
Один из патрульных сказал:
– Лондон говорил, что сегодня нам
– И я на боковую. Замерз – сил нет. Все тело чешется, иголками свербит. Что тебе наркоман, когда ему ширнуться охота. Видали, как их корежит, когда им ширнуться охота? Смех один…
– Так чего ж ты к печкам не идешь – согреться? – спросил Мак.
– Мы как раз и собирались.
– Я в сортир, Мак, – сказал Джим. – Встретимся у кухни.
И он побрел между двух рядов палаток – каждая из них казалась последним прибежищем тьмы. Из некоторых несся храп, в других у входа на животе лежали люди. Высунув голову, они встречали утро, а в глазах их еще застыла сонная отрешенность. Джим шел между рядов, а из палаток на воздух вылезали мужчины – ссутулившись, нахохленные от холода. Сварливый женский голос перечислял обиды:
– Не хочу я оставаться в этой помойке! У меня шишка в желудке, большая, как кулак. Что мы здесь высиживаем, чего ждем? Рак у меня, это точно. Мне гадалка два года как рак нагадала. Говорила, что обязательно рак будет, если не остерегусь. Что у таких, как я, рак как раз и случается. А тут – спишь на земле, ешь всякую дрянь!
Ответом женщине было невнятное бормотание.
Проходя мимо другой палатки, Джим увидел, как из нее высунулась всклокоченная голова.
– Давай по-быстрому, паренек! Он ушел!
– Не могу, – отвечал Джим.
Еще через две палатки из одеял выкарабкался человек.
– Часы есть, дружок?
– Нет. Сейчас шесть с небольшим, должно быть.
– Я слыхал, как она тебя зазывала. Повезло, что не повелся на нее, черт возьми! От нее в лагере бед больше, чем от скэбов. Гнать ее надо взашей, вот что! Из-за нее драки постоянные. Огонь-то там развели?
– Да, – ответил Джим. Он прошел вдоль всей дорожки туда, где в пятнадцати ядрах от палаток на открытой площадке стояла четырехугольная брезентовая выгородка. Внутри находилась подпертая с двух концов доска два на четыре, сооруженная над ямой. На доске могли уместиться трое. Джим поднял коробку с хлорной известью, потряс ее, но она оказалась пуста. На доске, сгорбившись, сидел мужчина.
– Надо что-то делать с этим, – сказал он. – Куда, черт побери, доктор смотрит? Со вчерашнего дня он как в воду канул.
– Может, нам туда земли покидать, – сказал Джим. – Лучше будет.
– Не мое это дело. Доктор должен позаботиться об этом. Ребята ж заболеть могут.
– Ребята вроде тебя, которым пальцем пошевелить лень, пускай болеют! – зло заметил Джим и краем ботинка подпихнул в дыру немного земли.
– Умничаешь, сопляк, да? – возмутился мужчина. – А ты поживи здесь чуток, помучайся, тогда, может, узнаешь, что к чему.