В блаженном угаре
Шрифт:
— Дурдом, говоришь?
— А то нет.
— А если Баба попросит: убей себя? Ты смогла бы?
— Надеюсь, что смогла бы.
— И это, по-твоему, нормально?
— Вполне. Потому что он никогда такого не попросит.
— Но он же попросил тебя стать его женой. Как ты считаешь, что его в тебе так очаровало: твоя духовность или твоя красота?
Она чешет плечо — укусила какая-то мошка, скребет, скребет, на коже остается красная ссадинка. Вдруг замечает мой взгляд.
— Может, все-таки будете смотреть мне в лицо?
— Не понял?
— Вы все время пялитесь на мою грудь. Я предпочитаю, чтобы мне смотрели в лицо.
Вот это да! Удар нанесен точно. Я, натурально, тут же снова на них «пялюсь» — та-а-ак, теперь мой черед видеть розовых слонов. Разумеется, я посматривал на ее торс,
— А что тебя так пугает, Рут?
— Ничего меня не пугает, я просто не желаю, чтобы вы глазели на мою грудь.
— По-моему, я ничего такого не делал.
— Я не говорю, что все время, но иногда точно глазеете.
Я рассмеялся, но она даже не улыбнулась, упиваясь своим праведным гневом.
— Ну, хорошо, если тебе кажется, что я разглядываю твою грудь, я постараюсь ни в коем случае на нее не смотреть.
Вообще-то я вряд ли прямо-таки пялился,и части моего обиженного «я» очень хотелось восстановить справедливость, доказать, что она не права. Мало ли что ей померещилось, у нее одна точка обзора, у меня — другая. Но раз ей захотелось провести «карательную акцию», валяй, девочка, валяй, я согласен. Я готов был пойти на попятный, это была в тот момент самая верная тактика. Никаких едких реплик, никаких битв, надо расстелиться перед ней, как мяконький пушистый коврик: топчи меня, топчи.
Мы сидим, выжидая, кто же первый не выдержит, ретируется с поля боя.
Тру-ту-ту-ту, бой продолжается. Рут вскакивает и с демонстративным видом отправляется на кухню, плотнее заворачиваясь в сари, знает, знает, что я за ней наблюдаю. Хлопает дверца холодильника, открывается кран, она швыряет под струю пучок латука. Потом очень сосредоточенно и вдумчиво его режет, все ее тело подчинено этому действу.
В эти мгновения мое собственное тело, в который уже раз, обливается потом, оно алчет прохладного душа. Но вдруг сбежит? A-а, будь что будет. Не могу же посадить ее на цепь. Вот почему мы всегда и работаем в паре: чтобы не возникало подобных опасных ситуаций. Но я долженпринять душ. Я встаю и говорю ей, что иду мыться. По ее глазам ничего не поймешь: собирается она и дальше трепать мне нервы или нет. Спрашиваю, нет ли у нее пшикалки от москитов. Она говорит, что есть зеленые спиральки: такую зажигаешь, и она будет дымиться всю ночь. На часах — 21.55.
9
Не хотелось мне никакого салата, мне просто нужно было что-нибудь резать, резать и кромсать в клочья. Говорят, латук полезен для кожи, мажу соком лицо. И это называется интеллектуальные дискуссии? Ничего похожего, решаю я, кромсая латук, и злюсь на себя: какого черта я в них ввязываюсь! Никакого продвижения к истине, вот что мне сказал бы любой, достигший просветления. Если ты будешь продолжать в том же духе, ничего у тебя не получится.Вот что я должна пойти и сейчас же заявить этому типу. Не получится, потому что тебе неинтересно узнавать что-то новое.Да, ему достаточно того, чего он успел нахвататься раньше. Считает, что ему больше уже некуда.
И еще: он так иногда бесится, даже страшно становится, просто рычит, как наркоман под дозой или я не знаю как кто. Ничего уже не видит и не слышит, когда заводится или… возбуждается? Не скажу, что это бросается в глаза, но что-то темное в нем играет — пониже пояса. Он даже не пытается этого скрыть, видимо, это часть его натуры. По законам кармы, нам могут передаваться черты прошлых наших воплощений. Например, пса, который привык тявкать на все подряд.
Боюсь, он не совсем
Вода в душе все еще журчит, ну и что, может, он специально ее оставил, а сам сейчас… «Да заткнись же ты, заткнись, дура», — приказывает мне моя голова. Это ты заткнись, дурья башка. «Конфетти, — это уже я вспоминаю уроки Баба. — Мелкие кружочки качаются на поверхности, ну и пусть качаются, не обращай внимания, это же на поверхности… разум всегда играет какими-то случайными обломками. Но попробуй очистить озеро». [43] Я стараюсь и — не могу, на поверхность озера то и дело всплывают мои туфли. Их я хочу сейчас больше всего на свете.
43
Баба явно воспользовался словами Вивекананды, философа XIX в.: «Как только волны улягутся, мы видим дно озера. Как только разум успокоится, мы видим собственную природу и уже не смешиваем себя с порождением нашего разума». Под порождением разума подразумевается наша материальная жизнь.
Его комната не лучше моей: грубые деревянные балки и штукатурка. Грязновато-розовый и тускло-голубой. О боже, как тщательно все развешено! Наглаженные рубашки, пять штук, все одинакового фасона: под горло, с отворотом, и цвета почти одинаковые, двое джинсов, тоже глаженых, те просто одинаковые: синие и синие. Подхожу к туалетному столику: маникюрный набор, набор для чистки обуви, набор иголок и ниток, это надо же. Все три аккуратненько разложены в левом углу, надеюсь, у него нет пингвина. Как же меня доводила Кэтти Бейтс, уже не помню точно, в северо-западной части столика она его ставила или в северо-восточной; стоило мне случайно сдвинуть этого ее дерьмового пингвина, она готова была меня убить. Представляю, с какой тщательностью он раскладывает по ящичкам краску для волос, строго в соответствии с каталогом образцов. В том, который я наугад открываю, лежит «Греция — светлый-2000» и — кто бы сомневался! — «Вазелин с усиленным эффектом». Жаль, нет дорожного несессера, люблю в них рыться, интересно же, какие лекарства, а может, и не только лекарства, человек употребляет. Ладно, мне бы отыскать свои туфли. Осматриваю дальний шкаф — ничего. Где же они могут быть? Под кроватью темно, ничего не видно, пытаюсь нашарить — фигушки. С собой он их, что ли, таскает? Ч-черт, здорово же я его запугала.
Какой он весь… организованный, жуть. А тот наборчик с иголками очень симпатичный, вот бы мне такой. Не в силах устоять перед искушением, я лезу внутрь. Маленькие катушечки, складные ножнички, кармашек с пуговицами. Не иначе как запасные, от купленных вещей. Миниатюрный узенький сантиметр, которым явно ни разу не пользовались. У меня были когда-то крохотные стульчики, кукольные, я просто их обожала. Мне нравятся миниатюрные вещицы.
Одна катушечка падает, — о боже! — заваливается куда-то внутрь моего сари, я прижимаю подол к коленям, чтобы ее перехватить. Да чтоб ее… он все еще на улице? Нет, не похоже. Он уже…
Он уже здесь, в этой долбаной гостиной. Дьявол, вода уже точно не льется. Значит, уже вошел, или еще нет? Ну, ты, идиотка, конечно, вошел, раз зовет тебя.
— Рут, Ру-у-ут!
Вот это облом! Придется вылезать через окно!
— Привет. — Он входит — с вытянувшейся физиономией, обшаривает взглядом комнату.
— A-а, привет.
— Это, между прочим, моя комната.
— Я знаю. Я копалась в ваших нитках и иголках.
— Это еще зачем?