В борьбе за свободу
Шрифт:
Матросы «Вехи» требовали выдать им некоторых офицеров судна для расправы. Но потемкинцы возразили, что месть отдельным лицам вообще не является революционной необходимостью, а в данном случае не имеет смысла, поскольку на «Вехе» уже установлена свобода{181}. Затем потемкинцы вскрыли судовую кассу «Вехи». В ней оказалось 1400 руб. Из них 600 руб. судовая комиссия раздала офицерам «на дорогу», и в 21 час шлюпка с «Потемкина» доставила их на берег{182}. Революционные матросы и в этот раз проявили гуманное отношение к своим бывшим врагам - офицерам {*17}. Поэтому возмущение и гнев вызывает то [69] бесстыдство, с которым реакционная пресса называла потемкинцев к дикими зверями» и «ворами-грабителями».
Команду «Вехи» - 56 человек - пригласили на броненосец для участия в общем митинге. Потемкинцы рассказали
Присоединение «Вехи» и ее команды к восстанию способствовало укреплению революционных настроений потемкинцев. К тому же, пока они занимались «Вехой», к «Потемкину» подплыли на лодке делегаты от солдат батальона таможенной охраны, которые сообщили, что их батальон поддержит матросов, если они начнут захват города. Это известие еще более повысило революционный дух потемкинцев {184}.
Офицер с «Вехи» прапорщик А. Полухин в рапорте командованию о своем аресте сообщил важную деталь, характеризующую положение на «Потемкине»: руководитель восстания А. Н. Матюшенко, перейдя на их судно, сразу же спросил, «есть ли на портовом судне «Веха» чиновники и кондуктуры?»{185}. Это свидетельствует о понимании А. Н. Матюшенко контрреволюционной роли кондуктуров. Однако он не принял мер для прекращения их враждебной деятельности на «Потемкине». Кондуктуры из страха потерять привилегии, полученные за сверхсрочную службу, вели среди несознательных матросов агитацию против восстания. И все же большинство судовой комиссии решило оставить их на корабле, считая, что матросы привыкли видеть в них опытных специалистов. Комиссия опасалась, что большая часть команды не доверит ей одной управление сложными механизмами. Социал-демократы «Потемкина» не проявили достаточной твердости в отношении кондуктуров. Они, вероятно, считали недопустимым насилие над волей большинства экипажа.
Контрреволюционная агитация кондуктуров усиливалась буквально с каждым часом. Они убеждали матросов прекратить восстание и идти сдаваться в Румынию. [70] Кондуктуров поддерживал прапорщик Д. П. Алексеев. Комиссии пришлось посвятить кондуктурам специальное заседание, на котором были приняты решения, важные для хода восстания. Заседание состоялось утром 16 июня. Кондуктуров решили оставить на корабле, но под строгим надзором. Опасаясь мятежа, члены комиссии раздали надежным товарищам револьверы, а винтовки заковали в пирамиде{186}.
Относительно прапорщика Алексеева комиссия не приняла никаких мер, хотя и отметила его предательское поведение, особенно при захвате «Вехи», когда он убеждал матросов не делать этого. Тогда потемкинцы не послушали Алексеева. Но вечером 15 июня, после захвата «Вехи», на горизонте был замечен еще один корабль - учебное судно «Прут». Матросы хотели захватить и его, но Д. П. Алексеев сумел отговорить их, ссылаясь на быстроходность этого судна. Потемкинцы не знали, что «Прут» готов к восстанию, и, если бы в погоню за ним послали миноноску, революционная эскадра увеличилась бы еще на одно судно. Кроме того, на «Пруте» находился А. М. Петров, один из создателей «Централки», талантливый революционер и прекрасный организатор. Судовая комиссия, словно не замечая контрреволюционной деятельности Д. П. Алексеева, ошибочно полагала, что он просто еще не освоился со своей новой ролью командира. Комиссия постановила привлечь Алексеева к более активному и сознательному участию во всех мероприятиях восставших и даже поручить ему выступать перед командой с революционными речами. Восставшие не знали, что Д. П. Алексеев подговаривал боцмана Ф. В. Мурзака и врача А. С. Галенко объединиться для борьбы против восставших и организовать заговор кондуктуров. Неизвестно, согласился ли Ф. В. Мурзак на это предложение. По крайней мере в дальнейшем он добросовестно выполнял все распоряжения комиссии. А. С. Галенко был готов поддержать действия контрреволюционеров, но не хотел преждевременно скомпрометировать себя связью с кондуктурами,
Поздно вечером 15 июня судовая комиссия «Потемкина» обсудила вопрос о боевой готовности броненосца. [71]
Учитывая возможность торпедных атак, некоторые члены комиссии предлагали поставить сетевые заграждения. Но другие полностью полагались на противоминную артиллерию «Потемкина». В конце концов заграждений решили не ставить, учитывая, что они значительно стеснят маневрирование, а ночью с помощью прожектора и дозорной миноноски можно обнаружить противника на подходе и открыть заградительный огонь. От торпедных атак «Потемкин» прикрылся корпусами торговых судов{188}. Затем комиссия обсудила вопрос о продовольственном снабжении и постановила утром послать миноноску к городским бойням за мясом.
Последним обсуждался вопрос о судьбе арестованных офицеров броненосца. Им предложили перейти на сторону восставших. Инженеры-механики поручик А. М. Коваленко, подпоручик П. В. Калюжный (Калюжнов) и младший судовой врач А. С. Галенко изъявили согласие. Остальных офицеров комиссия постановила отправить на берег. Но этому помешали события, разыгравшиеся в Одесском порту тем же вечером{*18}.
А произошло следующее. До 16 часов вся территория порта полностью находилась во власти рабочих. Они поддерживали порядок и пресекали все попытки полицейских агентов организовать разгром портовых складов. Но в 16 часов с «Потемкина» вернулись представители Соединенной комиссии, которые объявили рабочим, что матросы решили отложить высадку десанта и поэтому можно разойтись и ждать сигнала революционных организаций к восстанию. Рабочие стали покидать порт.
А тем временем городские власти начали стягивать в Одессу войска и около 16 часов город объявили на военном положении. По их приказу агенты полиции начали усиленно распространять слух, что в порту бедным раздают «несметные сокровища». Туда хлынули толпы народа. Генерал-губернатор Одессы К. А. Карангозов еще утром заявил: «Пусть их набираются в порт, мы их оттуда не выпустим, а перестреляем»{189}.
К 17 часам солдаты перекрыли проходы в порт, [72] где в 18 часов начались грабежи и пожары. По свидетельству очевидцев, «грабежи были делом городских отбросов, босяков, профессиональных воришек и «чистой публики». Рабочие пускали в ход оружие, умоляли, просили, но ничто не помогало»{190}.
Полицейские агенты организовали разграбление винных складов с целью споить толпу и направить ее на погром. Однако призывы к погрому успеха не имели. Газета «Пролетарий» сообщала: «Настроение толпы было зверское, озлобленное, но вся злоба была направлена против полиции. Во время грабежа один из босяков произнес речь приблизительно такого содержания: правительство прислало нам водку для того, чтобы мы напились и пошли разбивать жидов, но этому не бывать; от водки мы, конечно, не откажемся, но бить будем только полицейских чиновников, а не евреев, потому что они - наши товарищи, наши братья и т. д. В толпе раздавались крики «ура!», «долой полицию!» и т. п.»{191}. Это свидетельствует о том, что приход «Потемкина» и митинги в порту не прошли бесследно даже для люмпен-пролетарских слоев - революционные настроения начали проникать и в среду деклассированных элементов, которые всегда были орудием реакции.
Направляемая агентами полиции толпа разгромила и подожгла товарные склады. При этом агенты обливали здания заранее приготовленным горючим составом, последовательно переходя от одного пакгауза к другому. В грабежах и поджогах принимали участие солдаты и казаки {192}.
Около 22 часов пожар охватил всю гавань, перекинулся на рабочие кварталы Пересыпи. К 24 часам из порта, спасаясь от огня, в город двинулись толпы народа. Но все выходы были оцеплены войсками. Солдаты стреляли сверху в людей, которые метались в огне и дыму. Только отдельным группам удалось прорваться наверх. Обезумевшие люди бросались на солдат с камнями и кусками железа, дрались врукопашную. В них стреляли в упор, добивая раненых прикладами. Штаб-офицер для особых поручений подполковник Сигалев докладывал генерал-губернатору, что в ту ночь войсками «всего израсходовано 1510 патронов, кроме того, поломано несколько прикладов…»{193}.