В чужой стране
Шрифт:
Они подоспели в тот момент, когда жандармы выводили старика из дома. Растерявшиеся жандармы даже не попытались сопротивляться. Офицер гестапо схватился было за пистолет, но Трефилов сбил его с ног.
— Ведите жандармов в дом! — приказал Шукшин.
В доме все было перевернуто вверх дном; весь пол засыпан битой посудой, пухом.
— Это не мы, это он, гестаповец, — лепетал грузный усатый жандарм, выкатив от испуга глаза. — Немец, немец!.. — Он бросился к Шукшину, схватил его за руки.
— Не расстреливайте, у нас дети… Мы будем вам помогать…
Шукшин, брезгливо отстранив жандарма, кинул Силиве: «Пусть живут, ладно…» и, повернувшись к жандармам, строго сказал:
— Мы вас отпустим. Но если вы тронете хоть одного патриота… Понимаете? Из-под земли достанем. Это вам говорят русские партизаны!
— Понимаем, понимаем! — закивал жандарм. — О, русские партизаны, о!
— А теперь шагом марш! Чтобы духу вашего не было…
— Оружие… — жалостливо проговорил толстяк, глядя на Шукшина. — Начальник нас под суд отдаст… Это такой фашист! Он хуже зверя, этот Матье.
— Надо отдать им оружие, — сказал Маринов. — Эти люди нам пригодятся.
— Как это отдать? — вспылил Трефилов. — Я бы их всех…
— Отдать оружие! — твердо сказал Шукшин.
— Вот посмотрите, надуют…
Трефилов на этот раз ошибся. Не прошло и недели, как произошел случай, подтвердивший, что жандармы не обманули партизан.
Поздно вечером в землянку командира отряда ввалился Силиве. Он был бледен, на подбородке запеклась кровь.
— У, дьявол, чуть не попался! — проговорил он, зло покусывая губы. — Не выручи этот толстяк, плохо бы пришлось! Молодец, старик…
— Какой старик? — Трефилов недоуменно посмотрел на Силиве.
— Да тот усатый жандарм, которого мы чуть не шлепнули в Нерутре. Помнишь? — Силиве поднял с пола чайник. — Полей!
— Ну-ну, помню… Как же он тебя выручил? — Трефилов, взяв чайник, нетерпеливо уставился на Силиве.
— Никогда бы не подумал, что этот толстяк такой ловкий парень! Когда они на меня бросились, сбили с велосипеда, он первым подскочил. Делает вид, что хватает меня, а сам заслоняет своей тушей… Господин Матье опять остался с носом! Ну, поливай же…
— Послушай, Силиве, ты не случайно нарвался на эту засаду. Они за тобой охотятся… Брось ездить открыто, схватят!
— Не схватят! Силиве умеет стрелять…
— А этого Матье я бы уничтожил. Он тебя наверняка знает.
— Дойдет очередь и до Матье. — Силиве, умывшись, сел на топчан. — Я к тебе вот зачем приехал, командир. В Ротэм пришли два взвода солдат, для охраны… Что ты скажешь?
— Надо разведать, Силиве. Если обстановка подходящая, — ударим.
— Я сегодня поеду в Ротэм, а ты готовься. Сообщу тебе через Жефа… — Силиве помолчал, поднялся. — Я поехал. Прощай, Виталий! — Силиве крепко пожал руку Трефилову, улыбнулся.
— Прощай, друг Силиве! — Трефилов проводил взглядом Силиве, и на сердце стало как-то тоскливо, тревожно.
Силиве отправился в Ротэм рано утром. Проезжая через Опповен, он завернул в кафе. Народу
— Что угодно? Есть хороший мускат… На первое кролика? Пожалуйста… — Хозяин, принимая заказ, все время искоса с беспокойством посматривал на рыжего парня, сидевшего за спиной Силиве, через столик. Силиве не обратил на это внимания.
— Прошу побыстрее!
— Слушаюсь…
Хозяин, ставя на стол кофе, опять бросил быстрый, встревоженный взгляд в сторону рыжего. Но Силиве снова ничего не заметил.
В ту минуту, когда старик отошел от столика, из помещения, где находилась кухня, вышли трое. Один из них, шедший впереди, кивнул рыжему. Тот поднялся, достал из заднего кармана пистолет, метнулся к Силиве. Сразу бросились и эти трое. Силиве, вскочив, толкнул ногой столик, сбил рыжего и, не целясь, выстрелил в гестаповца. Кинулся к двери. Рванув ее, на миг обернулся, выстрелил еще раз. Силиве бил без промаха: двое из четырех гестаповцев были убиты. Он бросился на улицу, но вдруг остановился, на секунду замер. Потом безвольно опустил руки, выгнулся, будто распрямлял спину от усталости, и, медленно повернувшись назад, упал головой на порог. Пуля пришлась прямо в сердце.
В отряде о гибели Силиве стало известно только через четыре дня. Эту горькую весть принес Браток, ходивший по заданию в район Опповена.
— У меня там один дружок есть, у бургомистра служит, — докладывал Браток Шукшину и Трефилову, — он мне рассказал про Силиве… Между прочим, у этого дружка брат в Мазайке, в гестапо работает, писарем.
— В гестапо? — Шукшин настороженно вскинул голову. — Почему ты не сказал об этом раньше?
— Он парень свой, вы не беспокойтесь, товарищ подполковник. С осени одного нашего у себя спрятал. Обещал мне надежный документ сделать…
— Ты с ним осторожней, Михаил, — остановил Трефилов. — Об отряде ни слова!
— Я что — не понимаю? — обиделся Браток. — Кроме меня, он никого не знает и знать не будет!
— Ну, ну, докладывай! — поторопил Шукшин.
— В общем писарь мне намекнул — он как раз дома, в Опповене, оказался, — что Силиве выследил Матье. Он за ним давно охотился. Этот Матье, кажется, нащупал к нам дорогу. Надо убрать его, товарищ подполковник, а то он наделает делов.
— Точно! — Трефилов стремительно поднялся. — Его надо убрать немедленно!
— Убрать надо, правильно, — проговорил Шукшин. — Только сделают это сами бельгийцы.
— Но он же на немцев работает! Он убил Силиве! — вскипел Трефилов.
— Виталий, я уже говорил тебе: мы не знаем, что будет в Бельгии после освобождения. Объявят таких, как эта сволочь Матье, жертвами русских коммунистов… Нет, бельгийцев стрелять нельзя.
— А если в бою? Если он в меня стреляет? — выкрикнул Браток, сверкнув глазами.
— Бой есть бой, а террор… Значит, так и решим — пусть бельгийцы сами судят.