В договор не входит
Шрифт:
Но что мне оставалось делать, если я хотела вернуть хотя бы то, что злой рок не смог отобрать у меня? Брат – это единственное, что у меня осталось, и это немногое я зубами готова была вырывать у судьбы.
Всё упиралось в чёртово безденежье.
Несколько лет назад я даже не задумывалась, насколько эти бумажки важны. Бездумно тратила то, что отец давал на карманные расходы – шмотки, развлечения, алкоголь, потом кое-что потяжелее. Теперь же я отказываю себе в покупке колготок вместо порванных, стыдливо пряча их под джинсами и штопая дырки словно какая-то белошвейка. А сэкономленные деньги аккуратно складываю в жестяную коробочку, что заперта в моей тумбочке.
После
Гул проводов принёс тяжёлый сон, и я снова оказалась лежащей на снегу рядом с тем пепелищем, которое было моим домом. Как этот гул был похож на тот, что засел у меня тогда в голове.
Взрыв в котельной был таким сильным, что наш дом полыхнул словно спичка. Первый этаж, где были родители, оказался выжженым почти полностью в считанные минуты. Пашка, спасаясь от огня, совершил единственное, чтобы спасти свою жизнь – прыгнул на бетон прямо из окна своей спальни. Меня долго не пускали к нему в палату – после операции он находился в реанимации, и на все мольбы повидать брата врачи отвечали отказом. Но мне было важно знать, что он жив! А потом, оперировавший его хирург сказал слова, смысл которых я поначалу не поняла. Повреждение спинного мозга… параплегия… Я вновь и вновь задавала один и тот же вопрос, когда он поправится, и не понимала, что, сочувствующе качая головой, доктор отрицает такую возможность.
В истерике я звонила всем, с кем отец водил дружбу, просила о помощи. Кто-то даже помогал, оплачивая лечение, еду и лекарства, но их поддержка была такой недолговечной, на звонки отвечали всё более неохотно и спустя какое-то время вовсе перестали брать трубку. Кто-то же вообще, слыша фамилию Вороновых, опасаясь попасть под те же жернова, в которые угодил мой отец, требовали оставить их в покое.
Мы с Пашкой остались одни… А потом у меня забрали и его. Государство посчитало, что рядом с такой безответственной сестрой ему не место. Мне стыдно, но тогда я ощутила мимолётное облегчение – я даже не знала, где я буду жить и что есть. Думала, что легко поправлю своё положение, найду работу и заберу брата к себе. Наивная дурочка.
Первое время, пока Паша лежал в больнице, Юлька, с которой мы дружили в старших классах, приютила меня в комнате, что снимала на двоих с ещё одной студенткой. Временный приют оказался моим домом на ближайшие четыре года. Сорок метров на троих снимать оказалось выгодней, с хозяином договорились быстро, правда, он накинул за это ещё по тысяче на каждую. Но отдавать семь за проживание в центре лучше, чем за двадцать в одиночку снимать халупу где-нибудь на периферии города.
Работать, правда, я начала не сразу. Наркотическая ломка довольно быстро дала о себе знать. Лёжа на диване в ознобе и поту, я кусала простыню и молила небеса о том, чтобы это закончилось. Что именно я имела в виду – боль или жизнь, я и сама не могла понять. В тот момент день и ночь слились в один ужасный и мучительный миг, я не понимала, где нахожусь, кто укрывает меня одеялом и даёт пригубить воды. Девчонки
Но даже неделю спустя, после того как сознание вернулось, я чувствовала себя полностью разбитой и потерянной, ходила тенью, натыкаясь на предметы, словно слепой котёнок.
И тогда вся тяжесть положения накрыла меня с головой – я осталась сиротой, мой брат больше не может ходить, дома нет, денег нет, университет я бросила ещё на первом курсе, когда связалась с наркотиками… ни профессии, ни образования, ни будущего.
Поначалу меня это испугало, доведя до истерики. Слёзы лились градом, из горла вырывался вой, а подруги бесполезно пытались меня успокоить. Я не видела выхода из этой тьмы и чем дальше пыталась заглянуть, тем мрачнее было будущее. Но в этот момент передо мной встало лицо брата – бледное, маленькое личико с голубыми глазами и вихрем волос на голове, и тогда я поняла, что ради него мне стоит бороться. Я буду бороться и не остановлюсь, пока не выиграю эту битву.
Маша помогла мне с работой, нашептав на ушко одному своему поклоннику, чтобы устроил меня к нему в ресторан. Место оказалось неплохим, даже хорошим по меркам Петербурга. Зарплата была выше ожидаемой, а если широко улыбаться и не реагировать на навязчивый флирт особо озабоченных мужиков, то можно было получить щедрые чаевые. Жизнь потихоньку стала налаживаться, дни потянулись чередой, сливались в один сплошной репит – работа, дом, интернат. Развлечения больше не интересовали меня, лишь изредка девчонки чуть ли не силком вытягивали меня из дому развеяться. И только конечная цель, вернуть брата, не давала мне опустить руки.
***
Я распахнула глаза, прогоняя мучительные воспоминания. Троллейбус стоял на нужной мне остановке. Я дёрнулась с места и успела выскочить в закрывающиеся двери. Если опоздаю, Лариса, наш администратор, по головке не погладит. Она меня и так не особо жалует.
– Воронова! Снова опаздываешь. У тебя три минуты, – строгий голос начальницы раздался за спиной, когда я переодевалась в форму – белый верх, чёрный низ и плотный льняной фартук.
– Простите, Лариса Викторовна! Справлюсь за две, – бросила я через плечо, застёгивая блузку. Чуть тронула ресницы тушью, причесала брови и размазала румяна по щекам. Вот так – хоть на человека похожа, а не на загнанную лошадь.
– Что на этот раз? Разрядился телефон? Пробки? Моё терпение не безгранично, запомни.
Лариса подошла ближе, пронизывая меня испепеляющим взглядом. От неё исходил сладкий приторный аромат, от которого хотелось поморщиться. Я с трудом сохранила спокойное лицо и даже попыталась улыбнуться, хотя на языке давно вертелось крепкое словечко в её адрес.
– Лариса Викторовна, это всё дополнительные смены. Организм сбоит.
– А никто тебя не заставлял. Если взялась за дело, то не жалуйся. А теперь живо в зал. Сегодня без перекура.
Я смотрела на её удаляющуюся фигуру, кусая губы и сдерживаясь, чтобы не ляпнуть ей вслед какую-нибудь колкость. В этой рыжей стерве не было ни грамма жалости, а ведь ей прекрасно было известно про мою ситуацию и «послужной список», с которым меня вряд ли охотно примут на работу. Намекать на то, что она легко может вышвырнуть меня на улицу, были её излюбленной забавой, хотя я не давала для этого поводов. Сегодняшнее почти-опоздание не в счёт, едва ли его можно было принять за нарушение дисциплины. Выгнать-то она меня не выгонит, но оштрафовать может.