В доме на берегу
Шрифт:
Благородный лев собрался в ночь с куска черепицы, укрепленной на посох, – приглашать добрых существ к вулканно-отливающему костру. Двое раненых кочевников попросили тепла моего пристанища, подарив сердоликовые украшения за охрану их жизней рыком глиняного талисмана. По их оборванному виду я понял о незаурядности произошедшего с ними накануне. Сбитые с толку страшным вчерашним не менее, чем присутствием в их жизни Великого [2] полководца погибшей империи, наверняка одного из сыновей дракона, полного внимания к их беззвучному стону, раненые несмело начали вопрошать стоящего вне государственного закона, но посланного им волей их собственных обстоятельств и божеств:
2
В государстве Бохай было 10 гвардий, равных 14 гвардиям Танской империи; в каждой гвардии был Великий полководец
– Почему животные-архаты принца Гаутамы не водятся среди наших мирных косуль? – А ваш пояс [3] … с золотыми знаками отличия – не мифический?..
Впервые после расставания с учителем я отвлекся на свое былое величие. Вскоре невыразимое открыло сердца раненых киданей разрушенного государства Бохай.
– Мы местные, разве нам под силу платить им дань шелком! – разверзлись сладкой землей [4] уста заново избранных старейшин. – Живите-де тут постоянно, забирайте лучшие дома и платите дань. По уму – пустые дома – зачем? У нас свои есть. Добро вынужденных переселенцев неминуемо позабирали в казну. Мы словно предатели для Верховного кочевника – спустя триста лет различного управления. Наша элита для него – тьфу – рыбья косточка! Единственная оборонявшаяся крепость империи, где мы родились, три дня сдерживала его натиск. Он привел к ней верблюдов с катапультами на спине. От пущенных с обеих сторон стрел мосты огнем зашлись и рухнула повозка его императорского блеска, а сам он в лихорадке изнемогал в оной на шкурах, под тяжестью лучших своих лат, подаренных ему китайской знатью. Тогда шаманов со всего края стали собирать и гнать – на великое умилостивление Царя драконов… А что вы сами знаете о том, Великий полководец?.. Ведь еще вчера было…
3
Пояс – важное свидетельство человека в бохайской военной иерархии.
4
По верованию древних китайцев земля имеет сладкий вкус, дерево – кислый, вода – солёный, огонь – горький, металл – острый.
Я поперхнулся: разве вчера? Прошло столько времени моего странствия. Может, я лежу в бреду и сейчас нащупаю рядом с собой меч? Или к моему костру прибились не люди вовсе, от них мне не поможет даже острейшее на земле оружие?..
Шаманов собирали долго… Гнали вместе с буддийскими монахами и даосами в упряжке, тащившей священные предметы, снадобья и ароматы. Я затаился под грудой вывезенного из нашей ойкумены священного мусора. Из раны сочилась обильно кровь, но мне успели ее пережать – чья-то тонкая рука – спасибо ей за помощь! – потом сказать уже не получится… В моей руке был зажат самый главный священный предмет – мой меч! Снадобья и ароматы курильниц так отталкивающе орошали наш путь запахами – словно куча весенних цветов была собрана и подарена уставшему телу воина – куча небесных фей охраняла меня от преждевременной смерти… Лежа под тигровой шкурой с проделанными для дыхания дырками, я надеялся отправить в далекое невозвратное путешествие одного – не двух и не трех. Но то, что случилось, оказалось немыслимым. Мою повозку бросили, не довезя до моста, а бедных святых людей погнали вперед в очевидной спешке. Я услышал сбивчивые шаги сквозь мерное звучание ритуальных колокольцев – близко-далеко, дин-дон… И резко сбросил тигровую шкуру. Груда разноликого металла осыпалась на землю.
Впереди, за толпой кочевников, поднялось жесткое облако желтой пыли. Эта пыль висла над рекой и мостом крошечными песчинками цветов. Из них отчетливо явился вихорь – желтый дракон, напоминающий скорее питона, длиннобородый песчано-водяной царевич; за ним выступал его царственный отец, оповещая конец нашей беззаконной империи и приветствуя одного – победителя…
Лысый кочевник в запахнутых налево одеждах опустился на колени, творя хриплые заклинания среди расступившихся птиц, медведей и косуль, в которых превратились воины побежденной стороны. Я двинулся к нему с мечом наперевес, тая под весом своего оружия. Косули с визгом бросились прочь, а мой меч вместо шеи победителя опустился на мощное и извилистое, отполированное волнами-веками тело царя драконов. Мгновение, – и мне показалось, – он встал против меня – мужчиной в доспехах, с мечом в руках… В воздухе зазвенела тетива. Это журавли повели ажурными крыльями на синеве блюда. Их стая превращалась в мелкие иероглифы под кистью невидимого художника. Я стал глазом художника, вытянутым по вертикали. Затем – мечом его разящей кисти. Я дернулся вверх в прыжке и тут же ослаб, отраженный весом противника. Душа отца смотрела на меня из дерзких его глазниц. Меч едва удержался в кисти моей руки, а по его ложбинке стекала капля красной родной крови.
Я – сын дракона – о том твердили мне с четырех сторон света, пока я учился прыгать и бегать. Что испытывал я, глядя
Я брел долго – мимо прекрасных камфорных и коричных деревьев, мимо пестрых камелий и азалий – так и не распустившихся в сыновней любви к своему царю…
Океан катил на меня огромных усатых рыб, словно их мясо, похожее на плоть дракона, я должен был добыть и наесться им. Нет, похоже, замысел океана, рыб и неба был в другом: в жертве… И я принес жертву, поклявшись в будущей жизни родиться женщиной без рода и племени. «Я вынесу сей позор, – думал я. – Ради искупления вины перед отцом я не буду носить меч и никого не убью. Я проживу самой слабой из женщин на границе чужой ойкумены… Но перед глубиной испытания, заклинаю вас, отец, позвольте мне увидеть что-то, превышающее род человеческий, подобное звонким журавлям в небе, появлявшимся над вами короной в момент бесстрастной битвы… Ведь только в этот раз вы позволили себе проиграть из-за меня. Всего раз вы позволили проявиться эмоциям, а виной тому я… И корона не появилась над вашей головой. Всего раз! А я уже заскучал по своему сильному и справедливому отцу. Позвольте мне увидеть нечто, подобное короне из журавлей. И я покину вас навсегда».
По сути, я просил странное: увидеть что-то кроме отца и матери, делающее людей свободными и счастливыми. Свобода от долга перед семьей? Похоже, из-за невидимого мира я лишился рассудка в мире видимом и осязаемом. Но что такое – невидимый мир – кроме родителей моих родителей, то есть бесчисленного числа родителей с длинными ногами и возможностью перемещаться по воздуху и под водой? Стоило мне задать подобный вопрос, и я стал свободнее, тысяча глаз открылась говорить со мной не о своих, а о моих тайных желаниях – неосознанных и отброшенных в далекое будущее – может там осознаю свои чувства и вырасту невиданным доселе существом – не то китом, не то – рысью, не то – шокирующей мир кометой…
Однажды вечером я почувствовал высоко за собой океан. Обернулся и поднял голову – наверху, над кустами барбариса, морда оленя вызывала в памяти черты полной луны в небе – совершенные и освещенные. Живые до крайности глаза, цвета свернувшейся на пороге чужим ковром зимы, угасающе сверкнувшей на меня сверху… Подхватив ветку с дикими яблоками, вытягивая ее на себя вместе с веткой кислых абрикосов, я пустился вверх по скальной тропе, надеясь не оторваться от дождливой зимы в сумерках. Вблизи озера с радужной форелью в скальный берег врезалась пещерка, прильнувшая к вымокшим птицам. Внутри, наполовину скрестив ноги, сильно избитые дождем шаровары, восседал, склонившись над кучей необожженных кувшинов, серебристо-мускулистый мужчина с распущенными на плечи зимними волосами. Уши его оттягивали смеющиеся отвагой серьги. Между рядами глиняной посуды, опрокинутой на черепки, умелец укладывал топливо – а его губы сладко пережевывали смолистые сосновые ветки. Может, олень превратился в небожителя? Вместо ответа сказочный гончар приосанился; из его сердца выходило много улыбок; голубой свет, синий, красный…
В струящихся с фитильков напольных ламп ароматных сумерках на миг поднялись искусный коридор входа, уходящий в ребра каменной пещерки; обрывом – крыша с одним скатом; зола призрачного укрытия… Днем мастеру приходилось следить за уровнем тепла, открывая заслонки в крыше печного домика.
Вода миражного дождя взорвалась в голове. Все исчезло – кроме дрожания света ламп, и он, мир, который появился давно или был всегда, распался на звук и тишину, черные звук и тишину! Звуки воды и огня – разные волны в наступившей темноте.
Эхо горы…
Беспрепятственное прохождение трех тысяч миров…
Идущий где-то дождь.
Трепет мерцания.
Шлеп!
Первый снег…»
Я замерла, ведая, – мокрое от слез сердце в тебе остановилось, – будто – острая молния пронзила твою широкую спину… В зрачках задуло вселенную язычка пламени… но взгляд оснежился: «Царь-Сердце!» Твой прощальный взгляд сохранил сознание!
Ты умер. Так естественна эта смерть. Похожа на ветвистое дерево, застившее горизонт. То ли царь драконов рухнул на землю, то ли… преображение Великих элементов пустило корни в почву Дхармы [5] . Ветер – дыхание… Просто ветряная мельница, ветряной гончар, омывающий небо!.. – холодно! Больше не осталось следа того, кто так искусно существовал между небом и землей, подтолкнул идти:
5
Дхарма – всеобъемлющий закон природы, и наш долг, соответствующий его требованиям, и плоды, которые собираются в итоге исполнения долга. В эзотерическом буддизме это Тело Вселенной, совпадающее с телом космического будды Вайрочана.