В душной ночи звезда
Шрифт:
– Которая из двоих?
– Э, не знаю ещё. Наверное, та, что сидит левее.
– Ну, значит, мне нравится правая. Так и будем их называть. А если поменяются местами, то всё равно, будем любить ты - левую, а я - правую, уговор?
– Какое, любить? Я обручен с десяти лет. Дочке шевца* Статкевича уже исполнилось шестнадцать, я и так упросил отца не торопить меня с женитьбой - ещё бы год-два погулять на свободе.
– Ну и что? Смотрин же ещё не было; можно заплатить девке отступное*, и всё.
– Тебе просто говорить, ты у родителей
– вздохнул второй шафер.
– А что, без женитьбы с девкой - никак?
– Знаешь, я пошёл, - ответил осторожный Алексей. Когда успел друг Ильюшка так набраться?
***
Бод недоволен. Лизавета и Катерина ведут себя достойно - придраться не к чему, - но то, что закручивается вокруг них, не уберёшь никаким чародейством!
Пока девчонки бегали в простых сорочках, нацепив на шею бусы из красной рябины, было ещё ничего. Но в последний год, как только нанизали себе длинные нитки бисера, расшили искусными узорами одежды из тонкого полотна, обули ботиночки вместо кожаных постолов, - началась у Бода головная боль. Анна настояла на том, что дочек, пусть и премудрых чародеек, пора отпустить погулять, покрасоваться перед парнями, пока не окольцевали, не то в бабах будут злы да завистливы.
После этой свадьбы парни в городе начнут упрашивать родителей засылать сватов - это точно! Боду пришлось свезти чуть ли не на всё лето девчонок из города, потому что о замужестве они даже слышать не хотят, но и красоту свою скрывать не желают. А ведь могли бы! Чуть-чуть туману - и успокоились бы речицкие ребята. Спокойно определились бы дочки, кто им нравится, да и пошли под венец.
Бод стал ещё более мрачен.
Дочкам придётся забыть, оставить всё, чему он их научил.
Всё даром! Всё пропадёт даром!
Эх, девки, девки! Вы приходите в этот мир, чтобы стать мужчине опорой. Вам не дано такое право - отвлекаться на постороннее, жить жизнью духа. Мужчина может себе позволить путешествовать, мечтать, искать мудрости, рыскать по свету в поисках, в сомнениях, в тоске по неизведанному, несбывшемуся. Женщина же, как земля: неподвижна, верна, постоянна, и за это любима и почитаема. Она всегда здесь и сегодня, она погружена в юдоль но, как ни странно, часто счастливее мятущегося мужчины.
Боду подарком судьбы стала Анна. Для могучего чародея его женщина - его крепость, его опора, тепло и свет. Это она сделала из таинственного, не от мира сего, отшельника настоящего живого человека. Она когда-то приняла его таким, какой есть, поверила, не испугалась, и вот уж сколько лет хранит и оберегает его тайну.
А что скажут мужья двойняшек, когда увидят, что жена пальцами закрывает раны, останавливает кровь, договаривается не только со зверьём, но даже со змеями, а словом может развести
Ничего хорошего из этого не будет. И что им делать со своим чародейством?
Бод спрашивал Анну, какой она была в возрасте Катерины и Лизаветы: так же хотела нравиться? Анна призналась, что когда ей купили взрослые одежды, подарили украшения и позволили носить всё это - сразу нашёлся жених, увёз из дома. Вот и всё. Родители не хотели расставаться с ненаглядной дочкой, шестнадцать лет - рановато для замужества*, но уступили: слишком настойчив был парень, да и завидный жених, такого в Речице не найдёшь! А через два года у неё родились двойняшки.
"Да. Так просто. Но Анна не была чародейкой. Как и все, покорилась родительской воле. А девоньки-то умны, способны - невиданно способны! Чего они хотят?
– думал чародей, передвигая на столе чарки с горелкой и наливками, и незаметно подсунул свою, нетронутую, раскрасневшемуся соседу.
Вот и первая забота: у подошедшего дружки в голове бордовая муть. И кружат его мысли вокруг обеих дочек. Что ещё за ерунда? А, понятно, парню они кажутся похожи. А Анна сидит, как ни в чём ни бывало: беседует".
С Анной без умолку трещала пышнотелая крутобокая мещанка Ольга, считавшая себя первой в городе красавицей.
– Пропустила я, как садили молодую на дежу*, - сказала Ольга, намекая на важность этого обряда, открывавшего порой девичий грех.
– Татьяне двадцать один год - ещё бы чуть, и засиделась в девках. Шляхтич Копылович посватался к ней три зимы тому назад, и сразу на заручинах ботиночки ей обул*: хороший парень, молоденький. Ведь Танюшечка на одно лето его старше?
Анна знала, что обедневшие дворяне Копыловичи всё никак не могли решиться на такой брак. Весь город ждал: не передумают ли? Заранее жалели младшую дочь Кондрата, у которой шли годы... Что, если отберут у Яна Копыловича герб за то, что берёт в жёны мещанку?
– Родословную терять кому хочется? И как удалось Кондрату обкрутить это дело? А теперь Татьяна - паненка, и дети её будут не простые, а панские дети. Удачно выдал всех своих девок старик, - продолжала Ольга, за разговором успевая разглядывать мужа Анны, Бода, чинно сидевшего по другую сторону от жены. Разглядывала и удивлялась: и почему Анна вышла за этого молчаливого хмыря? Да рядом с ним завянет любая!
(Ольга покосилась на Анну - нет, не завяла, цветёт. С чего бы это? Приглядеться надо - может, пропустили людские глаза какой секрет?)
Что, не нашлось бы такой видной бабёнке кого-нибудь повеселее, - даже из неженатых молодцев? А-а! Так она тогда была слезливая, бессловесная и малость не в себе, - вспомнила мещанка.
– Теперь с ней и поговорить можно, а раньше бесполезно было подходить".
Ольга не заметила, что говорит-то она одна.
Анна сидела, приветливо повернувшись к соседке, слушала, глядя той в глаза мягким взором, и время от времени кивала головой.