В движении вечном
Шрифт:
Прежде Игнат как-то не обращал внимания. Но теперь, напрягши память, он и действительно уверился, что ни разу не видел Антона танцующим.
– - Он же с ансамблем все время. С ансамблем своим всегда, когда ему? -- попытался он объяснить, но не совсем уверенно.
– - А другие музыканты? -- лишь отмахнулась на это с усмешкой тоненькой ручкой Юля. -- Эти ведь еще как поспевают!
– - Ну вот, ты и скажешь! Так что, если музыкант, так обязательно за всеми поспеть нужно? Так выходит по-твоему? А может дама сердца у человека где-нибудь в городе или...
– - Но ведь не до такой же степени. И
И Юлька недоумевала по-прежнему, словно негодуя даже.
"Ну да, сначала пригласи, потом заговори, а потом... И так далее, и само собой разумеется, -- только усмехнулся внутренне на ее слова Игнат. -- И сам не заметишь, как ягодкой скатится".
Однако вслух он ничего не сказал.
– - Тут загадка какая-то, -- дивилась не раз его подружка и впоследствии. -- Спросил бы как-нибудь.
Спросил бы!
Как спросить, сходу такие вопросы не задают. Лишь несколько раз говорил Игнат с Антоном, и разговоры эти очень скоро сходили в одно, превращаясь в монолог непрерывный на одну и ту же тему: "Соло, бас, бюстер, битлы, роллинги..."
Юля назвала Антона "приятель ваш", да только вряд ли это было так. Между ним и посельчанами всегда была та неодолимая дистанция, вследствие которой здесь никто так и не смог назвать его ни своим другом, ни даже приятелем.
В одном из двух сквериков, что на центральной площади была небольшая дощатая беседка. Вечерами в те дни, когда в ДК не было танцев, там собирались парни в тесный приятельский кружок. Приходил и Антон, и словно сам центр разговорного ряда вскоре перемещался именно в тот уголок, куда присаживался сходу "маэстро".
В беседке часто и допоздна травили анекдоты. У Антона они были весьма своеобразными, с некоей особой интеллигентской спецификой. Поведал о них немало, однако запомнился почему-то Игнату единственный, вот этот:
"Прибегает грузин к стоматологу.
– - Да-арагой, зубы нада! Срочна!
– - И что, командир, ставить будем? Железо, пластмассу, золото?
– - Паслушай, да-арагой, какой жэлеза, какой золата? Что я -- бе-эдный?.. Став джинсовые!"
Во все времена и на всех наших просторах были и есть некоторые особые предметы, непременные атрибуты поначалу элитной, а затем вдогонку за ней и обычной массовой публики. В эпоху развитого социализма в роли такой вот конкретной атрибутики простого человеческого счастья выступал известный триумвират "квартира-машина-дача", а также фирменные "штатовские" джинсы.
Нынче это обычная рабочая повседневка, а вот в те времена... В эпоху развитого социализма "штатовские" джинсы являлись предметом необычайно важным для советского народа, представляя собой подлинно вымпел достоинства личности. Этот практичный продукт могучая держава почему-то не производила и не импортировала, потому приходилось изыскивать. "Доставали" по старинной методе посредством череды знакомых, выходя конечным звеном на подпольных коммерсантов, так называемых "фарцовщиков". Частенько копили годами, скряжили, во всем себе отказывая, платили рубли недоступные многим, но приобретая тем самым желанный наружный браслет, путевку под фирменным знаковым "лэйблом" в возвышенный избранный круг, где не было места в советских матерчатых "простеньких нашенских штониках".
* * *
"Мерседес",
Атрибутика счастья сегодня иная, а вот формула... Будем иными, будет и формула, вот только поверить в это, пожалуй, еще труднее, чем в эпоху развитого социализма.
3
Смех и слезы
Витька также вечерком иногда забегал в беседку, чтобы хоть чуть-чуть "отдохнуть от науки".
– - Маэстро ваш! -- заметил он однажды. -- Как нет его, вроде, одна компания. А едва появился в беседке, присел в уголок, так сразу он и все остальные.
Витька отнюдь не случайно именно так выразился: маэстро ваш. Не для него, не для Витьки теперь были танцы. Вера -- душа любого дела; поверив, пускай на паутинке надежды вначале, он и в ДК теперь появлялся лишь изредка.
Есть такой оригинальный жанр театрального искусства, спектакль-монолог. Там один актер и целый зал зрителей; теперь же порой Игнат наблюдал нечто совершенно противоположное. Будто масса великих актеров вокруг непридумно творила свой новый вечерний аншлажный спектакль, а из уголка неотрывно, тоскливо взирал на него лишь единственный зритель.
– - Балдеем? -- даже воскликнул однажды в сердцах Витька. -- И я вот тоже балдею!
В ответ Игнат не смог удержаться, чтобы не припомнить другу его недавнюю присказку:
– - Ну, так и в школу ходил побалдеть.
– - Смейся, смейся! -- закивал головой в ответ тотчас Витька выразительно с особым прищуром, хоть Игнат и не думал смеяться.
Он лишь улыбнулся невольно и чуть заметно. Рядом, его рука на плечике, приютилась, поглядывая, такая миловидная в синеватом полумраке зала, смуглая Юлька.
– - Погодите, голуби! -- глядя с тоской на обоих, выговорил Витька уже как бы мстительно. -- Подождите, и самим-то годок остался. Посмотрю я тогда.
– - Х-ха, точь-точь, как классуха наша! -- теперь и впрямь от души рассмеялся Игнат. -- Тоже погодите годок, да подождите...
– - Вот и слушай.
– - Что ж сам-то не слушал?
С какой-то несвойственной ему грустновато-усталой улыбкой Витька только кивал головой в ответ.
– - Зато, наверно, давно на память все выучил? -- вдруг стрельнула ему в лицо карими глазками Юлька.
В ответ Витька мотнул головой как-то и вовсе отчаянно:
– - На память, х-ха, ну ты и скажешь! На па-а-мять... Триндец получается, братцы, мучишь-мучишь науку эту, а толку...
Витька вздохнул тяжко, а далее говорил с передышкой, словно выгружая едва неуклюжие рваные фразы:
– - Эх, экзамены, аудитория, билет на засыпку в подарочек.... Коль не наелся, видать, так не налижешься досыта, такая вот видится сказка вдали.... Эх, как поступить, как поступить... Одна лишь надежда моя, на удачу.