В движении вечном
Шрифт:
Да и выбор, выбор окончательный был уже сделан. А спорт... Игнат вообще не рассматривал спорт, как нечто такое, чему стоит посвятить свою жизнь. На вдохновляющем взлете обманчивых грез, он лишь хотел восхитить этот мир как бы вмимоходь, не уходя от прямой магистрали, солнечным зайчиком "запросто" вспрыгнуть на высший спортивный олимп.
2
Фантастика
В
Он писал про ослепительную бездну небесного полушария-купола, вальяжно роскошную синь без конца, причудливые танцы белоснежных пушистых громадин. Про утренний дымчатый свет на краях, про далекие звезды, про цветистую нежно раскрасавицу-радугу, до которой так хочется дотронуться руками, и, конечно же, что взлетит выше всех... Даже учительница зачитала его работу всему классу.
Тогда в раннем детстве Игнату казалось, что все необозримое количество людских профессий и занятий можно разделить только на два вида: романтические и неромантические. И привлекали его исключительно первые. В самом деле, он даже представить себе не мог, как это можно всю сознательную взрослую жизнь изо дня в день заниматься одним и тем же. Прибирать, например, с первобытной метлой один и тот же, наскучивший до смерти маленький дворик, или стоять у фабричного станка, вытачивать по шаблону одну и ту же примитивную деталь. Учителя в школе твердили: "В нашей стране всякий труд почетен!" -- возможно, это было и так, но вот чтобы самому... Тут у Игната тотчас и невольно возникала невыносимая ассоциация с помещением душным и тесным, окна и двери в котором забиты накрепко, наглухо, навсегда.
Пожалуй, только продавцам в магазине, представителям профессии явно неромантичной, он немножко завидовал поначалу, да и то лишь до тех пор, пока в детской наивности думал, что все за торговым прилавком его -- продавца собственное.
Вообще-то, с самого начала он мог насчитать очень немного по-настоящему интересных профессий. Но даже из них многие со временем постепенно теряли в глазах ореол настоящей романтики. Так, к примеру, те роскошные яркие картины, что заняли вдохновенно и красочно не одну полосатую страничку в его давнем школьном сочинении превратились в итоге в бескрайний арктический пейзаж, ослепительный, белоснежный, но... и бесконечно однообразный.
Что, что там за облаками нынче увидишь "такое"? -- захватывающее дух, невообразимое, по-настоящему удивительное и загадочное. То, что никто и никогда еще не видел.
Быть путешественником?
Но эпоха великих географических открытий давно канула влету, новых крупных terra inkognita на его родной планете просто не осталось. А что нынче откроешь где-нибудь на мизерном, забытом Богом, коралловом островке посреди океана? Червячка неизвестного, инфузорию новую, травинку ничтожную, что
Все более будничными становились с каждым разом и космические орбитальные витки вокруг Земли. Тем, кто мечтал стать космонавтом, Игнат говорил:
– - Гагариным ты все равно уже не станешь, а накинь годков с десять -- и что трамвайный вагончик будут по кругу гонять.
– - А на Марс, Венеру?
– - Ну и что? И что там отыщешь, кроме каких-нибудь инфузорий?.. Так зачем далёко мучиться, вон, погляди сколько лужиц за Неманом.
Говоря это, Игнат улыбался шутливо. И вдруг становясь в одно мгновение серьезным, говорил уже возвышенно, строго:
– - Туманность Андромеды, созвездие Кентавра!.. или хотя бы до тау-Кита добраться.
Там, только там -- считал он теперь, на бесчисленных планетах иных звездных систем наверняка затаилось "оно". Оно, по-настоящему удивительное, пускай и невообразимо ужасное, таящее смертельную опасность, но действительно "то"... То, что никто и никогда еще не видел.
Только там теперь ему грезилась подлинно романтика и цель высокая, цель подлинно грандиозная, которой действительно стоило посвятить свою жизнь.
И он уже путешествовал, путешествовал изо дня в день на миллионы парсек среди мириадов галактик, в далекое прошлое и невообразимое будущее, с замиранием сердца заглядывал трепетно в загадочные параллельные измерения. Где-то в неимоверно затерянных далях на неведомой планете с багровым небом и двумя разноцветными солнцами терпел ужасную катастрофу его звездолет, гибли друзья, и в одиночестве черном, в бездне чужой и зловещей он жил, выживал и... надеялся. Надеялся, снова когда-то коснуться родимой Земли.
Вместе с гениальным ученым овладевал он могучими силами, властвовал безмерно, читал с легкостью чужие мысли, на заезженных колесах уэлссовской машины времени искал захватывающих приключений на неоглядных просторах штормливого океана истории.
Фантастические сюжеты тогда вдохновляли, захватывали, но читал Игнат нередко и более серьезную литературу. И вот здесь притаилось фиаско, и вот здесь непреклонно восстала стена. Из книг более серьезных, научно-популярных весьма обескураживающее выяснилось, что так хорошо знакомый ему фотонный светоскоростной звездолет, на котором чаще всего и путешествовали по Вселенной его любимые фантастические герои, оказывается, еще очень и очень нескоро построят.
Да и построят ли вообще?
С приближением скоростей к световому пределу возникают грандиозные трудности, и как их преодолеть науке пока неизвестно даже в принципе. Да и с этой, невообразимой лишь по земным черепашьим меркам, предельной скоростью тоже ведь не очень-то разлетишься по Вселенной! До ближайшего и наверняка уныло безжизненного Сириуса три с лишним года, а до ближайших наиболее интересных звездных систем так и всей жизни не хватит.
Из всего этого неумолимо следовало, что и его новой мечте стать межзвездным астронавтом-исследователем тоже не суждено сбыться. Это удел романтиков дальних столетий, а его время уже наступило, время конкретных решений пришло.