В движении вечном
Шрифт:
Слово "потрошить" принес в вагончик Хотяновский, и оно сразу здесь стало наиболее популярным:
– - А теперь потрошить, потрошить! -- с каким-то особым азартом, призывно и рьяно выкрикивали время от времени во весь голос закрасневшие капитаны.
Каждый раз вели счет, вели скрупулезно, как наиважнейшее. Но играли исключительно на интерес, и когда через часок-другой в веселом вагончике брал почин очередной, традиционный здесь подбой "капусты на чарли", не было никакого значения, кто сегодня в победителях, каждый давал, сколько мог. И проблемнейшей из проблем в таких случаях, кому идти, здесь также никогда не возникало. Подхватив на плечо объемную хозяйственную сумку, отправлялся в дорогу поэт Гайдушкин, хоть сам никогда не пил вина. Просто ему
– - Что, Славик, видать, горючее скончилось?
– - привечала его по-свойски радушно развеселая постоянка Пьяного.
– - На заправку, нейначе?.. привет насосам!
3
"Простой советский человек"
А матросы-сезонники Игнат и Витька, или "школяры" как их тут называли, в свои первые рабочие дни больше учились грести на веслах. В начале лодку вертело без всякого ладу на одном месте, заваливало набок, обдавая студеными брызгами, выносило стремительно на самую быстрину. Но затем, намастерившись ловко, парни уже запросто гоняли по неудержимо вырвавшейся на луговую свободу, разбушевавшейся водной шири. Притащили из дому рыболовные снасти, коротали время за любимейшей охотой на зубастую речную хищницу.
В дождь же приходилось отсиживать гягуче томительное время в вагончике. Приютившись в уголке под смачный лёскот картежных листов, гром раздающихся в такт "заковыристых" фраз, друзья также с интересом следили за всеми перипетиями переменчиво фартовой игры.
– - Как работка, школяры? -- подмигнул однажды, уже успевший выпить, довольный Мухлюй. -- Нр-равицца?
И "нр-равицца" ли работка ему самому -- можно было даже и не спрашивать, немало победных минут выдалось сегодня у его команды.
– - А что? -- спросил он далее смешливо. -- На престижи не катит?
Однако, помедлив чуток, словно сам себе и ответил, ответил серьезно:
– - А что, простой советский человек! Как вас в книжках учат: "Простой советский человек...
Тут он запнулся, словно забывшись, подыскивая, и договорил за него неожиданно, такой молчаливый обычно Гайдушкин:
– - ...нет выше званья и достойней!"
И он улыбнулся едва заметно.
– - Нет выше званья! Простой советский человек, нет выше званья и достойней! -- тряхнув возбужденно за плечо коллегу, завосклицал как в экстазе, закрасневший мордатый Мухлюй. -- Молодцом, аккурат как написано, кому сказать, как не поэту?.. Эх, страсти-мордасти, поле зеленое, молодь на массал!
Последней загадочной фразой он и закончил призывно.
Что означала фраза эта, в особенности ее последнее слово, школяры так никогда и не узнали. Через мгновение в веселом вагончике снова раскатисто, смачно хлестали картежные листы, снова самозабвенно и рьяно гремело на всю округу так полюбившееся здесь: "А теперь потрошить, потрошить!" -- но... Но теперь Игнат уже не слышал ни слова.
"Простой советский человек".
Белозубые улыбчивые рабочие в светлых рубахах, с высоко закатанными рукавами у заводского станка, в апельсиновых защитных касках с мастерками в руках на промышленных стройках, симпатичные солнцеокие колхозницы с рассыпчатым колосьем спелой пшеницы в загорелых руках... Таких плакатных рисованных "простых советских людей" Игнат наблюдал сызмальства и наблюдал, считай, на каждом углу в своем родном поселке.
Для него, "простого советского человека" был эпохальный 1917-й год. Для него было и все то, что было после.
И вдруг Мухлюй. Хотя... простой?
Простой он человек?.. Советский?
Так ведь и комсомолец даже, как все.
Простой человек Мухлюй, советский человек Мухлюй, порознь это как-то и не слишком резало слух, а вот вместе... Известная с самых первых лет словесная культовая
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
НА ЗАДВОРКАХ ПЛАНЕТЫ
1
Две реальности
Это почти ошеломляющее впечатление лишь дополнило весьма смутные сомнения и догадки, которых к тому времени накопилось уже немало у Игната. С каждым годом он с большей уверенностью озирался в таинственной чаще "незнакомого леса"; приглядываясь четче, внимательней, он замечал не только то, что вблизи, но и гораздо более сокрытые детали.
И очевиднее было ему с каждым прожитым годом, что та социально-общественная среда, в которой ему было определено существовать изначально -- словно разбита на две почти независимые, совершенно непохожие одна на одну, "параллельные" реальности.
В первой, книжной и телерадиогазетной (теперь Игнат назвал бы ее "виртуальной") все было разумно и правильно. Был недосягаемо далекий, святый как Бог "самый человечный человек", была заветная цель и светлый путь к ней, были грандиозные успехи и небывалые исторические достижения; был плакатный рисованный "простой советский человек", и был величайший деятель, "мудрый вождь и верный ленинец" -- главный герой, главный борец за мир и даже главный писатель.
А в реальности второй, той, что сразу за порогом дома были винный бар и Пьяный угол, "минирейхстаг" и "насосная" станция, был начальник Бык и простой советский человек Мухлюй; были смешки, анекдоты, и был "Ленька".
В реальности виртуальной было всеобщее равенство, человек человеку был "друг, товарищ и брат". А в реальности настоящей повсеместно царствовала очевидная иерархия: в классе, на улице, среди взрослых. Правда, в школьных учебниках по обществоведению взрослых тоже делили: классом передовым, гегемоном здесь называли класс трудящихся, рабочих и крестьян, а уже чем-то второстепенным, так называемой "прослойкой" между ними -- интеллигенцию. Однако Игнат, например, поделил бы взрослое население своего поселка совсем по-другому.
Да и не только он.
Даже его первая учительница не раз говорила с легенькой усмешкой, как о том, о чем и не очень-то следует говорить:
– - В вашем "Б"-классе всю поселковую шляхту собрали. Кого ни глянь: то директор батька, то председатель, то еще какой-то начальник.
И прибавляла в конце:
– - За исключением некоторых! -- разумея под некоторыми таких, как Зэро, Лось и Антольчик.
Подобно и Игнат.
На первое место по престижу и значимости среди посельчан он бы отнес полностью местное начальство, а также некоторых авторитетных специалистов, людей обычно пожилых, заслуженных, с дипломом. Сюда же (и долгое время это особенно удивляло его) можно было присоединить лиц другого рода, представителей профессий, на первый взгляд, весьма скромных. Вокруг прекрасно знали, что жить так, как живут они, и "не схимичить" -- нельзя; в реальности виртуальной им была одна известная дорога, однако в реальности подлинной их уважали, приглашали в самые элитные дома, о них говорили не без зависти: "Умеет жить человек!"