Въ двнадцатомъ часу

Шпильгаген Фридрих

— Отелло.

— Да, да! настоящій Отелло. Поврите ли, господинъ баронъ, что за вс восемь недль, которыя онъ прожилъ у меня, я слышала отъ него только три слова? Да! ну, а кто не разговариваетъ съ своею хозяйкой, которая благопріятствуетъ ему, которая заботится о его завтрак и всегда старается, чтобъ дверные замки, плевальницы — съ позволенія сказать — и все прочее блестло какъ золото, тотъ ужъ и съ женою своею не станетъ говорить; въ этомъ можете быть уврены, господинъ баронъ...

Госпожа Шмицъ разглаживала рукой свой черный шелковый передникъ и ожидала отвта, не будетъ ле Свенъ противоречить ея завреніямъ. Но видя, что молодой жилецъ, задумчиво облокотившись головою на руку, сидлъ съ опущенными глазами, госпожа Шмицъ опять заговорила:

— Точно такъ, господинъ баронъ, вы можзте быть уврены, что хозяйка — я говорю о доброй хозяйк — иногда для своихъ жильцовъ

длаетъ боле, чмъ иная мать для своихъ дтей, и какая же можетъ быть ей благодарность за то? а такая, что добрую хозяйку забываютъ, лишь только изъ ея дома вызжаютъ, что возвращаясь года чрезъ два въ тотъ же городъ, поступаютъ кадъ-будто не знаютъ, что во всемъ город не найдется лучшей меблированной квартиры, какъ у прежней хозяйки, и вмсто всего, что слдовало бы, нанимаютъ квартиру у какой-нибудь Бартельманъ собственно за тмъ, чтобъ оскорбить добрую хозяйку!

Энергичнымъ движеніемъ руки госпожа Шмицъ отбросила назадъ об ленты своего чепчика и чрезъ балконную дверь бросила презрительный взоръ на дачу, которая при свт утренняго солнца такъ радостно привтствовала, что для каждаго безпристрастнаго человка ничего не было ужаснаго въ мысли жить въ дом хозяйки Бартельманъ.

— Но я очень хорошо понимаю, что руководило мистеромъ Дургамомъ при такомъ смшномъ выбор, продолжала госпожа Кёбесъ, еще сильне расходившись: — у меня домъ не маленькій, такъ что кром мистера Дургама поместились бы и другіе жильцы. Тогда могло бы случиться и, такъ, что мистрисъ Дургамъ встртилась бы на лстниц съ какимъ-нибудь красивымъ молодымъ барономъ — безъ всякаго намека, господинъ баронъ, безъ малйшаго намека! — и тогда могли бы выйти сцены въ томъ же род, какъ это было и въ прежнія времена, когда мистеръ Бобъ Уисли жилъ въ одно время съ ними.

— Что же тогда случилось?

— А вотъ что. Бобъ былъ повса лтъ восемнадцати не больше, хотя на видъ ему казалось по-крайней-мр двадцать-четыре года, и писанный красавецъ, въ этомъ долженъ и врагъ его отдать ему справедливость. Онъ пріхалъ сюда изъ Англіи на нсколько дней за тмъ, чтобъ только форелей половить, и какъ я думаю, столько надлать шалостей, сколько было возможности придумать. По цлымъ днямъ они ходили, катались, верхомъ и въ экипажахъ, не расставались ни на минуту — словомъ, жили душа въ душу. Но разъ вечеромъ они вернулись поздне обыкновеннаго — я вышла на лстницу, чтобъ посветить имъ — и слышу мистрисъ Дургамъ говоритъ: «Я такъ устала, что была бы рада, еслибъ меня снесли, наверхъ.» Не успла она этого сказать, какъ вижу мистеръ Бобъ подхватилъ ее на руки, какъ малаго ребенка, и взбжалъ съ нею по лстниц. Мистеръ Дургамъ остался внизу и смотрлъ имъ въ слдъ. Свтъ отъ свчи прямо падалъ ему на лицо и никогда я не забуду выраженія его. Оно было мрачно какъ ночь, зубы его скрежетали, такъ-что я слышала это ясно. На другой же день они внезапно ухали отсюда, хотя въ начале заявили намреніе оставаться здсь на цлое лто. О, господинъ баронъ, поврьте, этотъ мистеръ Дургамъ еще злобне того чернаго мавра! Бдненькій мистеръ Бобъ! Нтъ, что это была за картина отчаянія, когда карета съ Дургамами умчалась! Поверите ли, ведь целые четыре дня онъ въ ротъ куска не взялъ!

— Кажется, и пора была мистеру Дургаму дальше ехать.

— О чемъ вы думаете, господинъ баронъ? воскликнула госпожа Шмицъ въ сильномъ раздраженіи: — нтъ, нетъ! все дело было чисто и право; о мистрисъ Дургамъ никто въ мір и слова дурного не могъ бы сказать. Она слишкомъ горда, чтобъ сделать что-нибудь дурное, хотя, собственно говоря, она не иметъ особыхъ причинъ гордиться, судя по тому, что Люси, ея горничная, разсказывала мне. Вы и не думайте, господинъ баронъ, чтобъ я старалась разузнавать тайны моихъ жильцовъ, но эти горничныя имеютъ привычку разсказывать вс сплетни первому встречному, такъ-что хочешь не хочешь, а слушать надо. Итакъ Люси разсказывала мне, что мистрисъ Дургамъ совсемъ не англичанка, но бедная-пребедная немка, которую Дургамъ подобралъ на улице. Но, какъ говорится, кто могъ бы поверить такой прихоти? что врно, то врно: мистрисъ Дургамъ такъ хорошо говоритъ по-нмецки, какъ мы съ вами, господинь баронъ, да и ея дточки говорятъ цо-нмецки такъ хорошо, что слушать весело.

— Сколько у нихъ дтей?

— Двое; мальчикъ и двочка. Въ то время ему было пять лтъ, а ей три года. Зовутъ ихъ Эдгаръ и Кити; очаровательныя дти; Эдгаръ... Но мн надо сейчасъ уходить; слышите ли, какъ мистеръ Томлипсонъ трезвонить въ колокольчикъ? Вдь вотъ вы не станете такъ трезвонить, еслибъ заставили васъ ждать хоть цлый часъ съ завтракомъ; вы еще баронъ, а онъ только какой-нибудь мистеръ. Охъ,ужъ эти мн англичане, англичане!

Госпожа

Кёбесъ Шмицъ выбжала изъ комнаты съ такою торопливостью, что ленты отъ ея чепчика вздымались какъ флаги позади нея и ясно обличали, какъ высоко она ставила заботу о комфорт Томлинсона.

Лишь только Шмицъ удалилась, Свенъ вскочилъ съ мста въ такомъ глубокомъ волненіи, что еслибъ дальновидная хозяйка могла его видть въ эту минуту, то сильно бы призадумалась. Нсколько разъ прошелся онъ по комнат, потомъ схватилъ бинокль, чтобы взглянуть на дачу, озаренную солнечнымъ сіяніемъ, и опять положилъ его, потому что ничего не было видно, и снова зашагалъ по комнат.

Итакъ этотъ идеалъ, этотъ призракъ его мечты существуеть и живетъ такъ близко отъ него; это та блая фигура, которую онъ разъ въ вечернихъ сумеркахъ видлъ облокотившуюся на перила. И она замужемъ, она жена человка, который мучитъ ее безпричинною ревностью, который безъ сомннія ея недостоинъ, потому что когда же благородная женщина была оцнена по достоинству мужчиной и въ особенности же мужемъ, та же старая исторія, мрачныя главы которой онъ уже прочиталъ, тогда какъ глаза его впервые открывалась только на путаницу современной жизни. Все та же старая исторія, въ которой достойною слезъ и плача героиною была его мать, благородная, несчастная мать! Та же старая исторія, которую впослдствіи часто приходилось ему перечитывать. И не злая ли тутъ насмшка судьбы, которая заставляетъ его быть зрителемъ такой ненавистной трагедіи? И какой случай, какой лукавый духъ злобы руководитъ этимъ таинственнымъ, необъяснимымъ приглашеніемъ?

Вдругъ дверь съ шумомъ отворилась и оттуда вылетлъ Бенно, въ шляп, по обыкновенію, набекрень, толстой подъ мышкой тетрадкою, изъ которой онъ только что читалъ лекцію, и съ какою-то въ рук вещью, которая была прикрыта шелковымъ, краснымъ, нсколько поношеннымъ платкомъ.

— Тфу пропасть! что это ты еще притащилъ? спросилъ Свенъ, когда Бенно, сложивъ на столъ шляпу и тетрадь, поставилъ предъ нимъ закрытую вещь съ видимою торжественностью въ лиц и осанк.

— Нчто такое, что глубоко обрадуетъ тебя, родная душа, отвчалъ Бенно. — Посмотри — при этихъ словахъ онъ тихо снялъ платокъ и подалъ ему склянку подъ бумагою, проткнутою во многихъ мстахъ, а въ склянк сидла на деревянной лстничк большая древесная лягушка. — Посмотри на это прелестное созданіе, которое взираетъ на тебя такъ разумно своими большими и кроткими очами, и сердцемъ такъ радостно трепещетъ въ ожиданіи твоего привта. Еще вчера этому дтищу природы такъ хорошо подходили стихи Анакреона:

Живешь ты на цвтущихъ лугахъ,

Рзвйшься въ легкихъ прыжкахъ —

а сегодня утромъ сидла она подъ воздушнымъ насосомъ, покинутая, безпомощная, окруженная безчувственными палачами, наслаждающимися ея мученіями, въ радостномъ ожиданіи той минуты, когда справедливое негодованіе отъ такого недостойнаго обращенія еще сильне станетъ воздымать грудь и она въ безвоздушномъ пространств испуститъ свою воздушную дущу! И вотъ задаю я себ вопросъ: Что ты длаешь, презрнный главный учитель палачей? Разв ты не видишь въ этой злосчастной узниц милое изображеніе твоего любезнаго. друга? Не сидитъ ли и онъ заключенникомъ подъ крпко закупореннымъ воздушномъ насосомъ? Не распространяетъ ли и онъ вокругъ себя всевозможными средствами безвоздушное пространство, въ которомъ тревожно бьется его бдная душа? Не вздымается ли противъ испорченнаго міра и его благородное сердце, готовое разорваться отъ негодованія? И его умъ и сердце не задыхаются ли отъ недостатка пищи, когда онъ поглощаетъ жидкія идеи, еще плавающія въ его атмосфер? И когда я такъ размышлялъ, жалость ко всему человческому роду обуяла мною. Я бросился удержать руку презрннаго ученика науки, который работалъ у насоса до поту лица, и прогремлъ: «Остановись, несчастный! ты убиваешь моего друга» — и вотъ почему я приношу прелестному прелестное, мученику его собрата мученика; будьте единодушны! Ты лови своего кузнечика, пока онъ ловитъ мухъ, и пока будетъ онъ тянуть тихую, однообразную пснь, которой научила его мать-природа, ты взыграй на сладкой флейт меланхоліи.

Бенно жеманнымъ движеніемъ руки приподнялъ склянку Свену, который взялъ ее смясь и поставилъ на окно.

— Ну, а теперь обратимся къ другому предмету, сказалъ Бенно, бросаясь на качалку и вынимая изъ бумажника красиво сложенную записочку: — не будешь ли ты такъ добръ, любезный, чтобъ перевести на нмецкій языкъ письмо, доставленное мн сегодня почтовымъ встникомъ? На сколько я могу видть, оно происходить отъ нкоего мистера, имя котораго мн совершенно чуждо, такъ же какъ и языкъ, на которомъ онъ благоволить со мною бесдовать.